20–21.3.1983, 10–11.3.1983, 8.3.1983
Тебе привиделось в полусне, что все, все вернулись, и второе поколение, и Набоков тоже. Какое счастье! Как запозднившиеся родители вернулись в дом. Уже темно, ночь, в доме холодно, несыто, страшно, снаружи воет ветер. Одиноко. Вдруг они все сразу пришли, и отец, и мать, и старшие сестры; принесли с собой свои заботы, разговоры, ты вроде бы затерялся среди них теперь, но как всё равно хорошо.
Постоянный отток, выстуживание. Ты в сущности живешь сломленным, поруганным с детства. Но, может быть, так и Христос всеместным изгнанником жил. То, что со стороны у кого‑то кажется уютом, ты наверное не принял бы; возможно, уюта нигде нет. И возвращение то невозможно. Те уже прижились там. Возврата нет. В конце концов, родители умерли, а они‑то как раз первостепенно важны.
7.3.1983
«А что если эти странные совпадения не случайны?» Так можно спросить о гриновском «The end of the affair». Так может спросить и человек о себе. Я так не спрашивал потому, что меня сбивала с толку фантастическая другая личность, которую надо тогда предполагать где‑то пообок и выше.
Но в каком‑то свете видишь, что все перемены и соображения о них умещаются в едином — скажем приближенно или, наоборот, отдаленно, божественном — замысле, который угадываешь post factum. Нет необходимости видеть в этом едином замысле какие‑то отдельные усмотрения относительно частных человеческих судеб. Приложение богословия к биографиям — мучительное и, я бы сказал, очень тягостное занятие, особенно когда самому автору биографии она неясна. Это тягостное вымучивание богословия из каждой отдельной жизни, кажется, чисто современное занятие, потому что, начав читать в тот же день Иоанна Солсберийского, я чуть не всхлипнул как ребенок, которого, вконец забитого и заторканного, вдруг кто‑то весело и легко взял за руку. Меньше сомнений, что Бог оставил или может оставить; больше свободы для каждого, без намека на ежеминутную «проверку совести»; доверие к природе как Божьей силе, при том что мы сначала отвернулись от природы, а потом перестали доверять ей — двойная стена.
5–6.3.1983
Люди сжигают себя как могут. Одни смелее, другие исподволь. Этим горением и греется и освещается мир. Если бы молчаливая старая дама не вставала с ночи к машине, утром заспанный шофёр не повез бы по булочным хлеб. Говорите мне, что они это делают ради зарплаты.
февр. 1983
Ричарда Никсона поражал переход его собеседника из доктора Джекиля в мистера Хайда и обратно; личности, которая совестилась бы за эти переходы, совсем не чувствовалось. Чередование собеседников казалось ему похожим на чередование стилей допросов на следствии, и снова не было инстанции, которая взяла бы на себя оправдать разницу. Когда подходит автобус, образы людей в очереди меняются из «задумчивых, симпатичных, вызывающих сочувствие и отчасти жалость» в другие: «я занят делом, мне важно исполнить необходимое, извините, но я вас физически вытесню». В автобусе снова возвращается первый образ, и опять нет личности, к которой можно было бы апеллировать, просить сопоставить оба поведения. Сходным образом люди вдруг меняются под угрозой увольнения. Не всякий, а только имеющий совесть начальник скажет: зачем же вы подвернулись мне под горячую руку. Совесть инстанция, сводящая, соуведомляющая друг о друге разные состояния человека, заставляющая их (эти разные состояния) в человеке совещаться между собой.
9.2.1983
Интерес к людям обычно бывает неявным интересом к себе. Что останется от первого если не станет второго? если нас будет интересовать только невидимая жизнь мысли? Многое, что в человеке идет от суеты, тщеславия, неразберихи чувств, всё поверхностное уже не будет отождествляться нами с человеком, на месте всего этого мы будем видеть немую, замученную душу. Только к ней, забытой, но вещей, мы будем хотеть обратиться. Участие в чем бы то ни было условном нас уже не привлечет.
Старообрядцы. Они тесно связаны между собой, нашли своих чтобы вместе отгородиться от чужих. Общение элит на этом же основано. Люди сближаются чтобы не сближаться, хоть не с этими, но с другими. Отгородиться от болезненного общения безболезненным.
Человек в жизни, как перед смертью, один. Большинство связей бывает по недоразумению. Но есть люди, о которых мы думаем, которые как бы продолжают нас. Некоторые из них в прошлом, некоторые теперь, некоторые возможно в будущем.
1.2.1983
Состояние толпы. Она задним числом констатирует: «Вот я вошел в автобус, вот я заговорил, вот я неожиданно упал вместе со стулом и, кажется валюсь назад». «Я кажется влюбился». «Я кажется пойду на историка сегодня в бывшем военном кителе». «Кажется, это такая же обитая железом лестница как та, на которую я поднимался в ту ночь когда не спал». Только если мне посчастливится (а многие думают что это несчастье) в то же время говорить о своем состоянии и меня поймут не обманывая, а на деле (или я буду описывать его), я знаю проблески, похожие на пробуждение, в гуще этого сна. Видеть и слышать немного по–настоящему, а не только этими глазами и ушами.
[≈ нач. 1983–го]
Вечный покой. Вечно сияют солнца в небесах, туда отойдем. А пока? в общем‑то всё равно? Если мы essaim de la mer d’infini, то конечно все равно. Мы уже в раю, и прав Розанов. Но если иначе, тогда другое дело. Но тогда нужна вера, что хоть что‑то в нас воскреснет. Нужны снова боги. И достаточно ли одного.
15.1.1983
Война ввела насилие в обиход — или вернее была преподана и использована как санкция на него. Крыло войны отнимало простор для дыхания, заставляло сжаться и в сжавшемся комочке–семье начинал главенствовать тот, кто, казалось, имел больше всех силы и энергии дать отпор.
24.1.1983
Можно и так ведь: быстро, легко уйти духом. Что останется? Вещь, которую каждый без труда и забот может вырастить за несколько месяцев, как цветок на окне. Жизнь глобальна, разлита по планете: от нее не убывает, если отмирает что‑то живое; а то и прибывает. Жизнь любит рождения и смерти.
Люди знают всё и пишут очень умно. Сказано всё и перевсё. В этом гвалте сначала теряется другой голос, говорящий наново простые вещи, идущие — откуда? Из простора души. Уже есть этот мир, как он сам есть, он сам и говорит о себе, и никто не может судить, когда это надо, кому и зачем. Это видит только он сам. Он может угнездиться на свалке и на краю пропасти, никто не видит. Это Платон называл идеей: видом, родом, который есть, рождается и живет, как ему одному известно. Вопрос об обеспечении. Надо похлопотать об обеспечении.
2.3.1983
Слова во сне: «святыня; почему она не только в себе, но и в нас». Благодать схоластических вопросов. Они имеют как бы косвенное отношение к прямым волнениям и заботам, но как эта «слепая» отрешенность целительна. Между делом будет решено в сущности всё. С самого начала в спокойствии, обстоятельности, объективности размышления уже достигнуто то, что должно будет дать решение. Как противоположен этому разоблачительный и будоражащий дух нашего времени. Человека задевают, смущают, заставляя подозревать в себе чудовище и злодея. Человек должен оправдываться от самых азов, ему не дают никакой форы. Не случайно люди рады отождествить себя хоть с машиной, чтобы хоть что‑то иметь за душой.
А в самом деле, какая же святыня вне нас? Только та, которая нами же поставлена. И по–настоящему свято только то начало в человеке, которое ставит святыни. Атеизм, казалось бы, не ставит святынь, однако он редко бывает вольтеровским, а обычно так жмется, стыдится, опасается и умалчивает, что ясно, что он бережет какую‑то темную святыню. Христианство назвало свою святыню, а он не хочет. От этого он чувствует себя безопаснее христианства в своей святости.
Целительная добротность стихов Элиота.
18.4.1983
От некоторых людей исходит как бы неумолчный укор, ты должен перед ними уничтожиться и «перестать». Они, скорее, чувствуют твою готовность к этому — внутреннюю размытость человека — и чуть ли не в протесте против нее делают то что делают. Как это разлито в христианстве. Такой укор сбивает с ног. Сравни античную (Аристотель) уверенность в праве на правое счастье: боги должны мне помочь, если они не помогают, то это нечестно и я вправе защищаться. В христианстве за «смирение» обещают «счастье на том свете», понимая под смирением отказ от себя, под счастьем на том свете счастье не на земле (на земле в лучшем случае покой). Откуда эта сила, гложущая жизнь. От нашей опущенности («Геронтион»).
19.4.1983
В мир брошено загадочное зло, и он мечется и тревожится, пока не выздоровеет. Надо освоить эту загадочную силу. Но никогда не сможешь. Сколько ни старайся понять чистое зло, его не поймешь.
28.11.1982
Тексты как арматура протянуты через месиво истории. Почти невольно цепляются за них, иначе утонуть в болоте. Всякий подающий опору ценится, и сам идет на дно (zu Grunde gehen, забавы шалуна). Глюксман против текстов, и не заметил, как уцепился за них.
