У него были дивные песни, но любовь к России еще не повод к канонизации…
— Люди сейчас ищут в разных явлениях — природных, социальных, в той же трагедии 11 сентября, признаки конца света. А как Вы считаете, есть ли хоть какое-нибудь основание думать, что мы живем в конце времен?
— Пророчества — это отдельная тема[241]. Но раз уж мы заговорили об этих терактах 11 сентября и нашей реакции на них, то мне бы хотелось обратить внимание на некую двуличность российской политики в этом вопросе. Потому что, с одной стороны идет официальное осуждение терроризма, правильные слова о том, что терроризм — в любом обличьи терроризм, и с ним надо бороться, а с другой стороны идет государственная политика поощрения терроризма. Я имею в виду то, что в наших городах до сих пор масса улиц и площадей носят гордые имена террористов — начиная от улицы Робеспьера, кончая улицей Свердлова, Урицкого, Халтурина, Войкова (убийцы царской семьи, т. е. детей). До той поры, пока наши дети будут воспитываться на мифе о том, что Николай II был кровавым диктатором («кровавость» которого состояла только в том, что он пытался усмирить волну терроризма, «бомбистов» — эсеров, которая разгулялась в России в 1905–1907 годы), до той поры, пока учителя наших школ будут смотреть на историю России глазами террористов, ее разбомбивших, до той поры все эти критические выпады в адрес глобального терроризма не будут выглядеть искренними.
— А вот сейчас возникает другой полюс — когда в некоторых книгах царя Николая называют искупителем России. Какова позиция церкви по этому вопросу?
— Ну, это понятный закон общественной психологии — из крайности в крайность бросаться. То «Николай кровавый», а то «искупитель всего русского народа» и чуть ли не человечества. Патриарх Алексий II очень жестко сказал год назад на собрании московского духовенства, что если он увидит в каком-нибудь храме книги, в которых Николай II именуется Искупителем, то будет рассматривать настоятеля этого храма как проповедника ереси. У нас один Искупитель — Христос[242].
Вот уже десять лет, как в середине февраля в церковной периодике и в приходских проповедях появляется особая тема: тема предостережения от празднования «дня святого Валентина». Не наш, мол, праздник…
Странно: сам праздник назван не «днем стахановца» и не «днем леса». Он носит церковное название и напоминает о христианском святом — а церковь призывает его не праздновать…
Разберемся сначала с формальным поводом к празднику. Тем поводом, который и отражен в его названии.
Был ли такой святой на самом деле?
Да, св. Валентин жил в итальянском городе Терни в III веке и был казнен 14 февраля 270 г.
«Наш» он святой или католический?
Наш. Все святые, совершившие свой подвиг в Западной Европе до 1054 года, то есть до даты разрыва Православия и Католичества, — это наши, православные святые.
Но может, хоть и жил он в православные времена, но только католики осознали его святость и святым он является лишь по католическим, но никак не православным критериям?
Нет, Валентин в лике святых был прославлен задолго до разрыва Запада и Востока. Обычно говорят, что эту канонизацию совершил римский папа Геласий в 494 г.
Возможно, что Валентин, воспоминаемый 14 февраля, уже известен нашему календарю — как священномученик Валентин Интерамский (или Италийский); память его совершается 12 августа по новому стилю (30 июля по старому).
Но вполне может статься, что это другой человек, о котором мы до сих пор ничего не знали.
Ничего странного в этом нет: даже в почитании самого знаменитого святого — Николы Чудотворца — произошла «накладка». В тексте его жития соединены эпизоды из жизни двух несомненно разных людей, один из которых жил на рубеже III–IV веков, а другой — в середине VI столетия. Первый страдал при языческом императоре Диоклетиане и уже в весьма зрелом возрасте присутствовал на Первом Вселенском Соборе в 325 году. Но он не мог посещать собор Софии в Константинополе (построенном в VI веке) — хотя автор жития и понуждает своего героя к такому благочестивому поступку[243].
Недостоверен и житийный рассказ о путешествии св. Николая Мирликийского в Святую Землю. Блаженный Симеон Метафраст в Х веке так описывает его паломничество в Палестину: «святой направляется к гробу Господню и к честной Голгофе, где нас ради вкопан спасительный крест. Ночью подходит к святому крестному древу, и сами собой перед ним распахиваются священные врата»[244].
Но уже в XIX веке выдающийся русский ислледователь ближневосточных церковных древностей архимандрит Антонин (Капустин) писал: «Кто читал со вниманием житие святителя Николая, положенное в нашей Четьи-Минее, от того не может укрыться одна, встречающаяся в нем, историческая несообразность. Говорится там, что великий угодник Божий, бывши еще пресвитером, отправлялся в Палестину на поклонение св. местам, восходил на Голгофу, и вошел раз в св. церковь (конечно, Воскресения) вратами, которые отверзлись ему самому. Затем, по возвращении домой в Ликию, он возводится на архиепископский престол города Миры, и уже после всего этого делается исповедником веры Христовой при царях Диоклетиане и Максимиане. Но святые места Иерусалима приведены во всеобщую известность при императоре Константине и церковь Воскресенья освящена только 13 сентября 335 года, т. е. 30 лет спустя поспе Диоклетианова и Максимианова правления»[245].
Поскольку путешествие святителя в Палестину всегда датировалось примерно 300 г, т. е. временем, когда Крест еще не был найден святой царицей Еленой, а храм Воскресения Господня не был построен, хронология жития архиепископа Николая вступала в явное противоречие с церковной историей.
Ситуация прояснилась после открытия древних текстов житий святителя Николая Пинарского, ставшего архиепископом ликийского города Пинара при императоре Юстиниане I и скончавшегося 10 декабря 564 года. В них подробнейшим образом описываются два его путешествия в Святую Землю, Оказалось, что паломничество св. Николая Пинарского в Палестину было целиком перенесено в жития святителя Николая Мирликийского.
«Смешение житий двух святителей Николаев и привело к указанной исторической несообразности… Дополнение жития святителя Николая Мирликийского эпизодами из жизни Николая Пинарского было предпринято в первой половине X века некоторыми анонимными авторами («Смешанное житие», «Ликийско-александрийское житие» и др.). Версия блаженного Симеона Метафраста основывается на каноническом житии святителя Николая, составленного в VIII–IX вв. архимандритом Михаилом, в которое добавлены фрагменты из жития Николая Пинарского (историк А. Ю. Виноградов обнаружил пример такого соединения до Метафраста в Cod. Mosq. GIM gr. 378, XI в., лл. 36–54). Высокие литературные достоинства Метафрастова жития святого Николая сделали его версию самой популярной и авторитетной, тем самым на тысячелетие невольно «узаконив» ошибочное смешение житий двух Николаев»[246].
Как показали исследования архимандрита Антонина (Капустина), проведенные им в 1869–1873 гг., и имена родителей — Феофан (Епифаний) и Нонна, а также дяди Николая, — заимствованы из жития святителя Николая Пинарского.
Древнейшие тексты жития святителя Николая Пинарского, восходят к VI веку. Первый из них обнаружен в Ватиканской библиотеке еще в XVII в. кардиналом Фалькони. Деяния и чудеса Николая Пинарского оказались другими, нежели в житии Николая Мирликийского. Однако в жизнеописании Николая Пинарского сообщалось о его родителях с именами Епифаний и Нонна, дяде, епископе Пинарском Николае, построившем Сионский монастырь. Оттуда родом оказался и эпизод о трехчасовом стоянии младенца Николая в крещальной купели[247].
Указанные совпадения привели Фалькони к неправильным выводам. Кардинал решил, что был только один святитель — Николай Мирликийский в VI в. при императоре Юстиниане. Только спустя двести лет архимандрит Антонин (Капустин) установил истинность существования двух Николаев, святителей ликийских. Он писал: «Можно дивиться, каким образом два лица, оба знаменитые, слились в представлении народном, а затем и в памяти церковной, в один досточтимый и свято-ублажаемый образ, но отрицать факта нельзя… Итак два было святителя Никопая ликийских»[248].
И в случае с почитанием св. Валентина может быть, что память более известного подвижника вобрала в себя память о других соименных ему святых.
Почитание святых ведь бывает разным — оно бывает вселенским, а бывает местным. Мы же не знаем всех святых, которые почитаются в том или другом монастыре Грузии…
Кроме того, если и в самом деле именно папа Геласий назначил память св. Валентина на 14 февраля, то это его деяние пришлось на пору разрыва в отношениях Римской Церкви и Церкви Константинопольской (с 484 по 519 годы). Это были годы так называемой «акакианской схизмы». Правда в этом расколе была на стороне Рима, что в конце концов признал и Константинополь[249]. Так что решения, принимаемые в ту пору в Риме, просто не доходили до христианского Востока. Но от этого они не переставали быть решениями православными.
