Президент Греции хотел, чтобы я организовал общину в Греции, на самом деле, он хотел, чтобы она привлекала тысячи туристов, с точки зрения экономического развития. И на самом деле, по этой причине мне дали визу на четыре недели в Грецию.
Но потом они поставили мне условие. Если я хочу организовать общину в Греции, я должен помнить несколько вещей: «Греческая ортодоксальная церковь уважаема конституцией Греции, и не следует ее критиковать. Семья — это основа общества, и нельзя критиковать семью также. Наш моральный кодекс также нельзя критиковать. Мы верим в непорочное зачатие, и его также нельзя критиковать!»
Они верят в непорочное зачатие, но трудно найти хотя бы одну девственницу во всей Греции. Это нормально, но почему нельзя критиковать непорочное зачатие. Вы видите, какой это политический настрой: верить в непорочное зачатие, которое нельзя критиковать, но при этом нарушать целомудрие на каждом шагу.
Но я не могу принять чужих условий.
Чтобы ни происходило с нами, какие бы последствия ни происходили с нами, будь что будет, но терпеть это ради того, что вам дадут небольшой участочек земли...
Сколько земли нужно человеку? Мне может понравиться жить без родины, и путешествовать повсюду. Я путешествовал и раньше уже много, только в одной стране. Я буду действительно теперь скитальцем без дома, каждая страна меня будет гнать. Но их отвержение — это просто признание поражения, бессилия.
Перед тем, как меня депортировали из Греции, греческий архиепископ угрожал правительству и говорил, что если меня немедленно не депортируют из Греции, он подожжет мой дом, заложит в него динамит. Он собрался сжечь живьем всех людей, которые были со мной вместе. Это представитель Иисуса, сам Иисус говорил: «Возлюби врага своего». Я ему даже не враг. Еще Иисус сказал: «Возлюби ближнего своего». Но Иисус забыл сказать: «Возлюби туристов».
Эти люди — религиозные лидеры. Почему архиепископ обращает на меня такое пристальное внимание? Потому что в саду с прекрасным домом на берегу моря, там, где я был в гостях известного продюсера фильмов. Это древний прекрасный дом, он отреставрирован, с большим садом, под деревом там я часто сидел и беседовал с теми, кто ко мне приходил. Там собирались люди со всего мира, они не видели меня почти что год, некоторые не видели меня два года, пять лет. Я был близок к ним, и поэтому они все пришли ко мне. Мы никому не вредили, мы просто пели и танцевали. Там звучала музыка, и я отвечал на все вопросы.
Что же так беспокоило архиепископа? А беспокоило это его действительно сильно, иначе он бы нам не угрожал сжечь нас живьем.
Я узнал от друзей, что девяносто четыре процента греков считаются христианами, но лишь четыре процента ходят в церковь, из сорока четырех процентов! Кто эти четыре процента? Я спросил, сколько людей ходят в церковь к этому архиепископу? Моя саньясинка гречанка начал смеяться и сказала: «Я беспокоилась, что вы зададите этот вопрос, он достаточно странный. К нему ходят только шесть старушек». Он угрожал мне пятнадцать дней, что придет к нам выразить свой протест. Я ждал, все мы ждали, когда же он это сделает. Мы хотели встретить его танцами, музыкой, но они так и не пришли.
В конце концов, я спросил у него: «В чем дело? Почему ты не приходишь?»
Саньясины объяснили мне: «Вы не понимаете ситуацию. Он угрожает, но он не может прийти выразить протест, потому что кто придет? Шесть старых женщин, и старый священник! Всего семь человек, это будет выглядеть нелепо!»
Но он запугал правительство, потому что правительство зависит от голосов, девяносто четыре процента избирателей христиане. И они будут слушать епископа. Они могут не ходить в церковь, но их обусловленные умы одинаковы.
Снова закон, снова конституция, меня выдворили из страны, меня сразу арестовали, они настолько боялись, правительство так боялось.
Правительство испугалось. У них не было причины. Потому что за эти две недели я даже не покидал своего дома. Я спал вечером, когда ко мне пришла полиция. Мой официальный секретарь Ананда рассказывала полицейским: «Садитесь, попейте чая, а я разбужу его». Но они сбросили ее с четырех футового возвышения на гравий, и протащили по гравию в джип, и отвезли ее в полицейский участок, под тем предлогом, что она пыталась помешать указу правительства.
Меня разбудил Джон, я услышал шум, как будто бы взорвался динамит. Полицейские начали бросать ракеты на дом со всех сторон, они разрушали старинные красивые окна и двери, там был заложены динамитные шашки. Они объяснили: «Если вы его сейчас же не разбудите, мы, мы взорвем весь дом целиком».
Никакого ордера на арест, ни одной причины, по которой следовало бы проявлять такую ярость, просто архиепископ сказал правительству, чтобы те не позволяли мне оставаться в Греции, о том, что это противоморально, мое пребывание против религии, против культуры, и ставит все под сомнение. За две недели я извращу умы молодежи. Но я даже не покидал моего дома, я ни с кем не встречался. Люди, которые пришли встретиться со мной, приехали из-за пределов Греции.
Меня это так удивило. Они строили свои принципы морали, свою религию, свою культуру более двух тысяч лет, но что это за культура, и что это за мораль, которые могут быть разрушены за две недели одним единственным человеком? Они просто не заслуживают существовать, если они такие слабые, такие бессильные.
Недавно меня арестовали на Крите. Они не показали мне ордера на арест, и я сказал им: «Это просто преступные действия с вашей стороны».
Они сказали: «Ордер есть, только он остался в Греции».
Я сказал: «Есть ли у вас другой ордер, на обыск в доме?» У них не было, они никогда не думали об этом. И я сказал: «Ваш ордер позволяет вам арестовать меня за пределами дома, но вам не было разрешено врываться в дом. Вы не просто ворвались в дом, но обидели Ананду. Она только пыталась вам сказать: «Подождите немного. Раджниш спит, я пойду и разбужу его, на это уйдет всего только пять минут, подождите немного». Но вы не захотели подождать даже пяти минут.
По пути в полицейский участок они остановились в тихом пустом месте и дали мне бумагу, в которой описывалось все, что случилось, что я должен был подписать. И я сказал: «Я буду счастлив подписать, но это описание не соответствует тому, что случилось на самом деле. Вы не упомянули ничего о том, как вы бросали через окна шашки, как вы разнесли двери динамитом, как вы угрожали, что взорвете весь дом. Вы не упомянули ничего о том, что случилось с Анандой, как вы бросили ее прямо на мостовую, и протащили в джип по камням, не предъявив ей никакого ордера на арест. Я не подпишу ваших бумаг. Вы хотите скрыть эти факты. Если я подпишу ваши бумаги, это будет означать, что я не смогу подать на вас в суд, потому что вы в суде представите эти бумаги, которые подписаны мной самим. Опишите все то, что произошло в действительности, и тогда я охотно подпишу».
Они поняли, что я не тот человек, которому можно угрожать, и они убрали бумагу. Они больше никогда не просили меня ничего подписывать, потому что они не могли описать свои действия, их бы тогда осудили.
Они хотели послать меня в Индию на корабле, но я отказался. Я сказал: «Плыть по морю на корабле я не могу. Я страдаю от морской болезни, кто будет отвечать, если со мной что случится? Если вы дадите мне письменный документ, в котором будет сообщаться, что вы будете отвечать в том случае, если со мной что случится по пути!» Они сразу позабыли про корабль.
Я сказал: «Мой реактивный самолет находится сейчас в Афинах. Вы должны отвезти меня в Афины, и разрешить мне улететь на самолете. Я не хочу больше оставаться в такой стране, как ваша, хоть виза и позволяет мне оставаться еще две недели, я не хочу оставаться в вашей стране, потому что правительство ведет себя так примитивно, отвратительно, не по-человечески».
Я сказал полицейскому офицеру: «Куда бы ни отправился Папа, он целует землю. Я буду плевать на землю, потому что только этого вы заслуживаете».
Он прокомментировал мои слова так: «Кажется, с детства никто не занимался вашим воспитанием».
Я сказал: «Это вполне нормально, это правильное наблюдение, я не против послушания, я не непослушный, но я хочу решать в жизни по-своему. Я не хочу, чтобы другие люди вмешивались в мою жизнь, и сам не вмешиваюсь в чужую жизнь».
Я сидел в полицейском участке практически семь часов. Постепенно главный суперинтендант расслабился, и начал говорить со мной, в конце концов, он сказал: «Я чувствую гордость из-за того, что вы сидите в моем офисе. Здесь столько ваших саньясинов, а я видел вас раньше только на фотографиях. Теперь я смогу сказать им: «Вот кресло вашего мастера, он здесь сидел семь часов со мной!»
Он позвонил жене и сказал: «Я не приду до тех пор, пока Раджниша благополучно не отправят в Афины». Он так волновался из-за этого, что позволил Девараджу отвезти меня в аэропорт. Полицейские сидели на заднем сидении, а я сидел на переднем сиденье, Деварадж вел машину. В это трудно было поверить.
