Сбежались слуги. Они стали обливать грязью хрустальную переливающуюся пирамиду. Но к чистым краскам, добытым из сердца, грязь не приставала.
Тогда Ларуса заплакала. Она не могла объяснить, почему все должно быть так, а не иначе. Ведь даже если кто-то из слуг различал голубой цвет, он не видел зеленого, а если чувствовал синий, не понимал оранжевого.
Леро не растерялся. Он собрал слезы художницы в сосуд, где они загустели желтой краской.
– Ты видишь? Получилось! – повторял он брату, помещая бесценную находку в пирамиду. – Не зря мы ее позвали!
– Как я ненавижу художников! Я бы собрал их всех и закатал под асфальт! Ты мне все нервы истрепала! Как ты мне надоела! Ты позоришь меня перед слугами! Что ты здесь нюни распустила? Убирайся!
– Я никуда не пойду.
– Что?
– Тебе придется терпеть меня, пока я не закончу работу. Я уйду, только когда сделаю тебя Магистром, – спокойно произнесла Ларуса.
– Если кто-то и сделает меня Магистром, так это только я сам! – закричал дракон в бешенстве. – Ты! «Худдожница»! Посмотри, сколько людей работает на меня!
Он открыл соседний кабинет. На полу стояли ящики, полные рулонов денег.
– Это только ты одна тут нашлась, которая ничего брать не хочет! Смотри! Скольким я даю работу! Скольких я кормлю!
На ящиках были надписи и в дом престарелых, и в детские сады, и в школы, и в полицию, а также многим Магам и Магистрам, и даже самому Владыке.
– Если бы я не делился, меня самого давно бы закатали. Поняла? Эх, ты! «Худдожница»!
Но что-то помягчело в нем, когда он разглядывал почти завершенную пирамиду, в которой до полной радуги не хватало двух крайностей: верхнего и нижнего цвета.
– Ты, наверное, меня ненавидишь? Не обижайся. Я добрый. И честный. Я хочу открыть тебе один секрет. Знаешь, почему я бываю резким и злым иногда? Я – дракон!
– Ты не совсем дракон, – возразила художница. – Ты – дракончик.
Никто никогда не называл так Чарли. И он не знал, сердиться ему или нет. Одному из слуг приказал он налить им вина.
– Почему у тебя дрожат руки? – спросила Ларуса.
– Он боится тебя, – ответил за слугу Чарли.
– Боится?
– Конечно. Здесь все тебя боятся. И слуги. И Леро. И даже я.
– Почему?
– У тебя абсолютно противоположное мышление. Мышление творца. Мы разные. Поэтому ты мне нужна…
Она поцеловала его в колючую щеку в знак примирения и пошла домой.
– Он не должен пройти на выборах! – стонала Веда. – Не должен! – Ей становилось хуже и хуже. Она умирала. Ларуса, казалось, не замечала этого.
– Он добрый, – повторяла она, как заколдованная, – он так и остался ребенком, маленьким хулиганистым дракончиком! Он превратится в настоящего, только если станет Магом. Но я этого не допущу! Ему самое место в Магистрате. Он родился для помощи всем бедным людям. Алиф ждет его!
– Пусть лучше на выборах пройдет кто-нибудь из народа!
– Зачем? Веда? Зачем? Что дали нам Магистры прошлых лет? Розовые очки? Серые будни? Что сделали они для тысяч несчастных? Напустили еще больше тумана на Плюроон? В Алифе уже тысячу лет нет четких линий. Даже художникам запрещено рисовать черной краской, хотя помыслы и души у правящей верхушки давно черны. Магистры думают только о рулонах с деньгами. Разве не так? Мы постоянно должны напоминать им, что мы существуем, чтобы они больно-то не наглели…
Последний предвыборный собор в зале театра, купол которого собиралась расписывать Ларуса, состоялся за две недели до решающей битвы. Каждый художник, защищая претендента на высокий пост, объяснял цвета в своей пирамиде по-разному. На зрителей лилась прекрасная ложь. И судьи мило кивали головами. Но народ не верил.
Подошла очередь Ларусы. И тут впервые прозвучало: «Да! Чарли дракон! Но давно пора понять, что именно драконы должны становиться Магистрами. Только они еще способны помочь народу Плюроона очистить от тумана Алиф!»
– Какой он? – прозвучал последний вопрос Владыки.
И она ответила, дрожа между ледяными изумрудными скрижалями правды:
– Он добрый.
– Он – дракон! Но он – добрый! – разнеслось откровение по всему городу.
– Как смела ты сказать, что я – дракон? Я тебе доверял. А ты меня подставила! Ты превысила свои полномочия! Ты опозорила меня! Я не хочу больше с тобой иметь дело!
Но Ларуса блаженно улыбалась. Колесики волшебной работы сердца продолжали крутиться в том же направлении.
– Да ты любишь его! – возмутилась Веда.
– Я? Дракона? С чего ты взяла?
– Подойди к хрустальной чаше и подержи над ней руки.
И действительно. Точно кровью заполнился бокал алой краской.
Ларуса удивленно отшатнулась.
– Я не хотела. Я просто делала свое дело, – оправдывалась она.
– Прощай, Ларуса. Впереди тебя ждет самое страшное. Прости.
Бездыханное тело Веды забрали слуги Владыки. На кремирование у Ларусы не было денег, и она решила сопровождать старуху в последний путь. Забыв удивиться от горя, она спустилась в тот самый подвал вместе с ними. Котел открыли и опустили в него бедную Веду. Там уже варилось несколько несчастных, потерявших жизнь на поисках медных грошей.
– Зачем вы их варите? – одеревенело спросила Ларуса.
– Студентам-медикам надо на чем-то учиться.
– А остальных?
– Под асфальт.
– Наверное, доходный бизнес?
– Не жалуемся. Зарплата стабильная. Недавно троих кандидатов в Магистры закатали, так и премию получили. Детям, сама понимаешь, каждый день молоко надо…
Даже в мастерской художница не могла прийти в себя. Ее колотила дрожь ненависти, и лишь когда она фиолетовым цветом вылилась в последнюю чашу, Ларуса вновь обрела ясность ума.
К дракону ее не пустили. Так он велел. Ларуса передала два недостающих звена и вернулась в мастерскую. Она чувствовала себя обманутой и одинокой. Черную краску она так и не получила. А работа над куполом звала и казнила бессонницей.
Владыка устроил пышный праздник по случаю выборов. У Чарли пирамида действительно получилась больше, выше и ярче, ведь ее заполнили натуральные краски, добытые из души и сердца.
Чарли прошел с большим отрывом голосов и стал Магистром. Подхалимы всего города съехались поздравлять его с этим небывалым достижением. Про художницу Чарли вспомнил, когда ненароком глянул на радужную, потерявшую актуальность хрустальную пирамиду:
– Позвоните ей, я, кажется, ей должен… Но без меня. Я ее не переношу. Слишком большое самомнение.
– Ларуса? – спросил Леро.
– Да. До свидания, – художница повесила трубку.
Она в тысячный раз переживала все случившееся. И победу Чарли, и смерть Веды. И разочарование, что никак не могла постичь тайну черной краски. Все цвета радуги теснились в ней то болью, то радостью, то ненавистью, то любовью. Наконец она не выдержала напора чувств, захватила эскизы, мольберт и краски и направилась в театр.
Она торопилась. И к утру купол расцвел одним легким вздохом. Зелень пестрела разноцветьем невиданных цветов. Казалось, театр стал в несколько раз выше. Колонны беседки, освещенные ярким солнцем, уходили в бескрайнее голубое небо, где сияла нежная доверчивая радуга.
Люди, пришедшие в театр, ахнули от удивления. Они первый раз в жизни видели настоящие яркие краски и учились их понимать. И они нравились им.
– Это здорово! Это великолепно! Это поразительно!
Только художница не разделяла их радости. Семь кругов ада смешались в один круг. Получилось то, чего она боялась и хотела. Черный цвет заслонял глаза.
– Я не вижу! Я ничего не вижу! Помогите мне!
Но слуги Владыки, которых оказалось много среди народа, ловко подхватили ее, больше непригодную для Алифа, и потащили к котлу.
– Сейчас мы тебе поможем! – Деньги для кремирования выделялись великодушным Владыкой только мужчинам. И теперь, когда Ларуса ослепла, ее не имели права даже сжечь.
Вода в котле окрасилась в черный цвет.
– Господи! Что это мы такое сварили? – испугались слуги Владыки. – Простите, мы готовы заплатить, – оправдывались они, рассчитываясь мелочью за убытки с братом дракона Леро.
Но тот, похоже, не расстраивался. Он понимал, как человек образованный, что высоту пирамиды можно поднять, только расширив ее основание близкой по спектру краской. И целый котел редкой черной краски, которая к тому же запрещена – верная победа брата на следующих выборах в Маги!
Я заканчивала подготовку рукописи, когда в дверь раздался долгий вдумчивый звонок.
– Вы ко мне?
– К тебе, голубушка, к тебе, – по-свойски, как будто у нее было на это право, пролепетала незнакомка и зашла в мою комнату.
Наглухо задернув портьеры, чтобы солнечный свет не слепил глаза, женщина аккуратно закрыла пианино, уберегая клавиши от пыли. Она накинула на плечи пуховый платок, оставшийся от бабушки. Меховые тапочки ей тоже подошли.
– Может, чайник поставишь? – посмотрела она с укором. – Что-то у тебя холодно!
