Эти идеи девятнадцатого века прочно засели в умах почти всех людей западной цивилизации, вне зависимости от уровня образования. В уме необразованного человека эти представления еще не успели принять ясные и четкие формы, они запутаны, расплывчаты и слишком слабы для того, чтобы стать инструментом познания и объяснения мира. Отсюда и исходит потребность в образовании, то есть в системе знаний, которая вывела бы нас из темного леса невежества к свету понимания.
Я уже отметил, что чисто научному образованию это не под силу, так как оно основано только на технических знаниях. Мы же жаждем понимания сути вещей, смысла нашей жизни и нашего назначения в этом мире. В любом случае знание отдельной науки слишком специфично и узко, чтобы служить нашим гораздо более обширным целям. Тогда в поисках четкого представления о значительных и жизненно важных идеях современности мы обращаемся к гуманитарным наукам. Но даже там мы рискуем погрязнуть в массе специализированных знаний и незначимых идей, которые не подходят для наших целей, как и идеи естественных наук. Но, может, нам повезет (если это правильно назвать везением) и найдется учитель, что „очистит наш ум“ и прояснит „значимые“ и всеобъемлющие идеи, уже присутствующие в наших умах — и таким образом сделает мир более понятным.
Вот такой процесс действительно достоин называться „образованием“. А что дает нам современное образование? Представление о мире как о бессмысленной и никому не нужной пустыне, где сознание человека — лишь случайное стечение космических обстоятельств, и где по-настоящему реальны только страдание и отчаяние. Если с помощью настоящего гуманитарного образования человеку удается познать „верховные идеи нашего времени“ (Ортега), он оказывается в бесконечной пустоте. Возможно, его ощущения будут схожи с чувствами Байрона:
Скорбь — знание, и тот, кто им богаче,
Тот должен был в страданиях постигнуть,
Что древо знания — не древо жизни[19].
Другими словами, даже гуманитарное образование, поднимающее человека „на вершину идей нашего времени“ не отвечает его запросам, ведь совершенно естественно искать от жизни не тоски и печали, а радости и счастья.
Но что стряслось? Почему так получается?
Наиболее значимые идеи девятнадцатого века, которые якобы разделались с метафизикой, явили собой ту же метафизику, но жестокую, порочную, разрушительную. Мы неизлечимо больны этими идеями. Знание — это скорбь? Это неправда. Но ядовитые ошибки приносят неизбывное горе в третьем и четвертом поколении. Ошибки не в науке, но в философии, выдаваемой за науку. Как сказал более двадцати лет назад Этьен Гилсон:
Нельзя сказать, что такой исход был неизбежен, но постепенное развитие естественных наук увеличивало вероятность его наступления. Растущий интерес человека к практическому применению наук был сам по себе естественным и правомерным, но за всем этим человек совсем забыл, что наука — это знание, а практические результаты — всего лишь его побочный продукт… Естественные науки столь успешно находили объяснения явлениям материального мира, что человек начал либо пренебрегать всеми дисциплинами, где нельзя было найти таких объяснений, либо перестраивать их по образу и подобию физики. Вот и получилось, что метафизику и этику надлежало либо вовсе забросить, либо подменить новыми позитивными науками. И в том, и в другом случае философия и этика потеряли бы свой смысл, что чрезвычайно опасно. Пренебрежение этими дисциплинами и объясняет бедственное положение современной западной культуры.
Нельзя сказать, что метафизику и этику окончательно упразднили — даже напротив. Просто нам досталась порочная метафизика и развращенная этика.
Историки знают, что философские ошибки могут привести к гибели. Р. Г. Коллингвуд писал:
Отцы христианской церкви приписывали упадок греко-римской цивилизации метафизической болезни… Причиной падения греко-римского мира стали вовсе не атаки варваров… Причина была метафизической. [По словам Отцов Церкви], „языческий“ мир не смог уберечь собственные основополагающие убеждения, ибо из-за ошибок метафизического анализа он уже не знал, во что верить… Если бы назначением метафизики было лишь изящное украшение интеллекта, то эти ошибки не имели бы значения.
Это высказывание можно без изменений применить и к современной цивилизации. Мы запутались в своих представлениях и уже не можем разобраться, во что мы действительно верим. Наш ум так или иначе захвачен „великими“ идеями девятнадцатого века, но наши сердца не могут в них поверить. Между собой воюют ум и сердце, а не, как часто утверждается, разум и вера. Наш разум замутнен необычайной, слепой и безумной верой в набор фантастичных и разрушительных идей, унаследованных из девятнадцатого века. Основная задача нашего разума — обретение истинной и твердой веры.
Образование, не уделяющее должного внимания метафизике, бесполезно. Если обучение науке — естественной или гуманитарной — не ведет к разъяснению метафизики, то есть наших базовых убеждений, оно не может называться образованием и, следовательно, не имеет настоящей ценности для общества.
Приходится слышать, что образование страдает сверхспециализацией, и в этом де вся проблема. Но этот диагноз верен лишь отчасти и поэтому только сбивает с толку. Специализация — естественный принцип образования. А что предлагается взамен: „мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь?“ Или длительное общее образование, где студенты вынуждены изучать все подряд, даже неинтересные им предметы? Тогда на предметы, к которым действительно лежит душа, уже не остается ни сил, ни времени. Такое образование не решит проблему, ведь оно способно лишь сформировать этакого интеллектуала-всезнайку, о котором критически высказался Кардинал Ньюмэн: „сегодня интеллектуалами называют тех, кто может не задумываясь высказать „свое мнение“ на любую философскую проблему или любое происходящее событие“. Такие „мнения“ — скорее признак невежества, чем знания. Конфуций спрашивал: „Объяснить вам, что такое знание? Когда вы что-то знаете и сознаете, что вы это знаете; а когда чего-то не знаете и сознаете, что вы этого не знаете — это и есть знание“.
Проблема образования не в специализации, а в поверхностном освещении предметов и отсутствии метафизической осознанности. Науки преподаются без всякого осознания их предпосылок, смысла и значимости научных законов и места естественных наук во всем космосе человеческой мысли. В результате предпосылки науки обычно принимают за ее открытия. Современным преподавателям экономической теории невдомек, что в основе их предмета лежит определенное представление о природе человека. Действительно, многие экономисты даже не подозревают, что это представление составляет неотъемлемую часть их учения. Экономическая теория изменилась бы до неузнаваемости, если бы изменилось отношение к человеку. Возможно ли преподавание политологии без сведения всех вопросов к их метафизическим корням? Из-за постоянного пренебрежения серьезным изучением соответствующих метафизических и этических вопросов, политическое мышление неизбежно становится запутанным и заканчивается лицемерной болтовней политиков. Неразбериха уже столь велика, что приходится сомневаться в образовательной ценности изучения многих так называемых гуманитарных дисциплин. Я говорю „так называемых“, ибо предмет, четко не обозначающий свой взгляд на природу человека, можно с трудом назвать гуманитарным.
Все, даже узкоспециализированные, предметы связаны с центром, они похожи на лучи, исходящие от солнца. Центром служат наши самые глубокие убеждения, система наших ценностей, идеи, к которым мы действительно не равнодушны. Другими словами, центр состоит из метафизики и этики, из идей, которые — нравится нам это или нет — выходят за пределы материального мира.
А раз так, то их не доказать и не опровергнуть обычными научными методами — что вовсе не значит, что эти идеи „субъективны“, „относительны“ или являются лишь произвольными условностями. Они, хоть и выходят за пределы материального мира, все же должны соответствовать реальности — вот такой парадокс для наших мыслителей-позитивистов. Если система ценностей не соответствует реальности, то принятие такого набора идей неизбежно приведет к катастрофе.
Образование бесполезно, если оно не формирует „целостного человека“. По-настоящему образованный человек — не тот, кто имеет представление обо всем понемногу, и даже не тот, кто досконально знает все предметы (даже если бы это было возможно). На самом деле „целостный человек“ может и не обладать детальным знанием фактов и теорий („к чему мне забивать голову всякой чепухой, когда на это есть Британская энциклопедия!“), но он находится в неразрывном контакте с центром. Такой человек не сомневается в своих базовых убеждениях, в своем взгляде на смысл и цель жизни. Возможно, он не сможет объяснить это словами, но в его поведении и образе жизни будет чувствоваться определенная уверенность в себе и твердость духа, исходящие от внутреннего ясного понимания мира и своего места в нем.
