И взять сапожника: его семья испокон веков шила обувь, поколение за поколением. О каком уме тут можно говорить? Нет никакого вызова — нужно лишь шить себе обувь. Все это хитросплетения эксплуатации.
Нашим санньясинам мы должны дать понять, что никто никого не превосходит, никто ни перед кем не неполноценен и никто также никому не равен. Каждый по-своему уникален. Этот момент нужно запомнить, потому что если говорить,что никто не превосходен и никто не неполноценен, то люди непременно решат, что все равны, но это не так.
Равенство ложно с психологической точки зрения.
Все не могут быть альбертами Эйнштейнами или рабиндранатами Тагорами. Но разве это означает, что Рабиндранат Тагор выше вас только потому,что вы не можете быть им? Рабиндранат в свою очередь не может быть вами.
Я делаю упор на то, что каждый без исключения есть проявление уникальности. Так что,давайте разрушим само представление о превосходстве и неполноценности,равенстве и неравенстве и заменим его новой концепцией уникальности.
Каждый индивид уникален.
Немножко любви, и вы увидите,что каждый человек несет в себе нечто такое, чего больше нет ни в ком. Когда понимание всеобщей уникальности захватит всю коммуну, никому и в голову не придет пытаться навязать кому бы то ни было свою волю.
Вопрос шестой:
Возлюбленный Ошо,
Каким ты видишь будущее коммун?
Я не думаю много о будущем, потому что будущее рождается в настоящем. Если мы в состоянии позаботиться о настоящем,то мы уже позаботились о будущем. Будущее не возьмется вдруг из ничего — оно вырастет из этого самого мгновения. Следующее мгновение будет расти из этого мгновения. Если это мгновение полно красоты, тишины, блаженства, то следующее мгновение непременно будет еще более тихим, более блаженным.
Сегодня коммуны есть во всем мире, и люди в них празднуют настоящее. Естественно,что будущее будет только лучше. Я не приверженец этого извечного индийского убеждения, что якобы золотой век уже минул, что сатьюга, век истины, уже прошел, и что теперь началось падение, и что мы теперь находимся в самой последней стадии этого падения — в калиюге.
В этом состоит одна из причин, почему индийская психология столь подавлена, и ни у кого нет побуждения к росту, расцвету, обогащению, творчеству. Зачем? В эпоху калиюги все это невозможно. Если вам тоскливо, если вы в отчаянии, если вы несчастны, то так все и должно быть. Такое положение вещей вписывается в индийское представление о постоянном падении — и глупее ничего придумать нельзя.
Я доверяю эволюции.
Золотой век всегда в будущем.
Вопрос седьмой:
Возлюбленный Ошо,
Ты — вечно меняющийся и непредсказуемый мастер. Как же нам, твоим попутчикам, поспеть за тобой?
Будьте такими же! Будьте непредсказуемыми и всегда меняйтесь. Никогда не прекращайте меняться и никогда не становитесь предсказуемыми,и только тогда жизнь может быть в радость.
Как только вы становитесь предсказуемыми,вы превращаетесь в машину. Поведение машины легко предсказать. Она вела себя так вчера,она ведет себя так же сегодня,она будет вести себя так же и завтра. Машина видна насквозь — ее поведение неизменно. Лишь один человек обладает правом меняться каждый миг.
В тот день, когда вы перестали меняться,вы умираете на каком-то тонком уровне. Множество людей в этом мире умирают примерно в тридцатилетием возрасте. Затем они вроде бы продолжают жить — может еще сорок, сорок-пять лет, — но это уже будет фактически загробная, ненастоящая жизнь. Их жизнь прекратилась в тридцать лет. Но вовсе не обязательно умирать раньше,чем остановится ваше дыхание.
Во время первой мировой войны впервые было проведено исследование возраста умственного развития у солдат. Были получены удивительные результаты: средний возраст умственного развития солдат составил всего тринадцать лет. Человеку могло быть сорок, пятьдесят, но умом он оставался тринадцати летним. В тринадцать лет развитие его ума остановилось,хотя тело продолжало расти.
Я бы хотел,чтобы ваше... Раз может быть так,что возраст тела — пятьдесят лет, а ума — тринадцать, то почему не может быть так, чтобы телу было пятьдесят, а уму — двести? Это ведь в точности то же самое. Нужно лишь рискнуть стабильностью, уверенностью, потому что куда ни кинь взгляд — повсюду сплошная стабильность и уверенность, и вы спрашиваете себя: «Ради чего рисковать всем этим?»
Нет. Риск должен быть одной из основ настоящего человека. Как только вы заметите, что все вокруг вас начинает успокаиваться — встряхнитесь.
Я занимался этим всю мою жизнь. Я никогда не успокаивался сам и не позволял успокаиваться никому вокруг. И я уверен, что это и есть путь для роста. Каждое мгновение что-то новое расцветает в вас. В самое последнее мгновение...
Мне вспомнился один дзен-мастер,который как-то сказал своим ученикам:
- Пришло время моей смерти, но меня мучает один вопрос: я тут пытаюсь придумать, как бы мне умереть так, как еще никто до меня не умирал, потому что мне не хочется никого повторять. Может вы что-нибудь предложите?
Кто-то сказал:
- Можно попробовать умереть стоя.
Мастер ответил:
- Я уже слышал об одном дзен-мастере,который умер стоя.
Так что это предложение было отклонено. Но о том,чтобы умирать лежа в постели и речи быть не могло. Девяносто девять процентов людей умирают лежа в своих постелях. Постель — это вообще самое опасное место. Именно там испокон веков девяносто девять процентов людей отдавали концы. Спокойнее будет, если стащить матрац на пол.
И вот дзен-мастер воскликнул:
- Придумал! Если уже кто-то умер стоя на ногах, то я умру стоя на голове! Слышали ли вы когда-нибудь о том, чтобы кто-нибудь умирал стоя на голове?
Ученики сказали:
- Мы и не думали об этом. Недурная идея!
Тогда мастер встал на голову и умер. Ученики растерялись: что же теперь с ним делать, потому что всем известно, что делать с человеком, умершим в постели, но этот стоял на голове! Кто-то вспомнил о старшей сестре мастера, которая жила в соседнем монастыре неподалеку — лучше бы спросить ее совета. Слишком уж необыкновенной была ситуация.
Сестра пришла и закричала:
- Бозо! — так мастера звали в детстве. — Перестанешь ты безобразничать или нет? Ложись быстро в постель!
Бозо рассмеялся. Он был все еще жив — ведь разве можно стоять на голове,если ты умер? Его сестра сказала:
- Умирай, как все нормальные люди.
И последовав указанию своей сестры, он умер как все нормальные люди!
Но это здорово, когда всегда происходит что-нибудь новое; это отлично, когда всегда есть что-то новое, что нужно принять. Нужно сохранять открытость.
Особенно это касается моих санньясинов: будьте открытыми, причем настолько, чтобы вместить в себя пусть даже сразу всю вселенную. Ограничений быть не должно.
Вопрос восьмой:
Возлюбленный Ошо,
Мала и оранжевые одежды как инструмент дают нам целостность, свободу от социальных норм и мужество выстоять в одиночку. Теперь же, когда санньяса свободна, тех же результатов ты будешь достигать более тонкими инструментами?
Несомненно, потому что пришло время,когда ваша медитация не должна более выделять вас среди тех, кто не медитирует. От окружающих вас будет отделять ваша тишина, ваша любовь, ваше сострадание и ваше дружелюбие.
Мала и роба — это все очень материально. Теперь я бы хотел создать отличительные знаки более духовного плана — и они уже существуют. Они уже не раз проявляли себя — мне рассказывали об этом. Люди шли на работу, и поскольку, наверняка, мала и роба так или иначе мешали им в их деятельности, они одевали обычную, простую одежду, но все равно их узнавали. Владелец какого-нибудь магазина говорил: «Ты какой-то особенный. Ты не похож на всех остальных, кто здесь работает».
И когда вас будут узнавать по вашей духовности, по вашей целостности, по вашей индивидуальности, по вашему состраданию и по вашей любви, это будет несоизмеримо прекраснее.
Но я вовсе не говорил, что даже те, кто хочет ходить в оранжевом и носить малу, должны теперь непременно снять с себя все это. Даже санньясины-новички, если они пожелают одеться в оранжевое и носить малу — я не буду им мешать. И я уверен,что никто из прежних санньясинов не станет снимать с себя оранжевую робу и прятать малу. Эти вещи уже фактически срослись с ними — без них санньясины чувствуют себя почти что голыми.
И даже новички, пришедшие в своей обычной одежде, вскоре станут носить оранжевое и оденут малу, потому что иначе они будут как иностранцы, туристы — но кому хочется казаться туристом? Всем хочется быть частью, всем хочется войти в круг приближенных.
Поэтому я открыл двери и для тех, кто сидит на нашем заборе и сочувствует нам, кто всегда хотел быть санньясином, но именно по причине нашей одежды и малы никогда не решался. Я призываю их слезть с забора и войти в храм; и храм этот уже наводнен людьми в оранжевом. И не много времени пройдет прежде чем они тоже переоденутся в оранжевое вскоре после того, как слезут со своего забора.
