Будда сказал: «Теперь я ухожу. Перед тем как уйти, я хочу напомнить тебе, что арфа будет звучать лишь, если ее струны не слишком натянуты и не слишком отпущены. Требуется нечто среднее. Когда струны правильно настроены, когда они натянуты ровно наполовину, только тогда они зазвучат. По такому же принципу устроена жизнь».
Если бы Арджуна говорил о средней точке, Кришна, несомненно, сказал бы: «Иди куда хочешь. Проблема исчерпана; нам больше нечего обсуждать». Но Арджуна не упоминает о середине. Из его слов следует, что он готовится броситься из одной крайности в другую. И от этой новой крайности эго только окрепнет.
Ошо!
Почему в индийском суде человек должен перед началом речи положить руку на Гиту и произнести клятву? Почему вместо Гиты не используют Рамаяну или Упанишады? Такая практика установилась из-за веры в Гиту? Или в данном случае это — всего лишь суеверие?
Вы спрашиваете, почему в суде человек клянется, положив руку на Гиту? Почему не на Рамаяну или не на Упанишады?
Для этого есть веское основание. Я не уверен, известно ли об этом в суде, но у данной практики есть значимое основание.
Каким бы великим ни был Рама, индийское сознание не воспринимает его в качестве совершенной инкарнации божества. Он — частичное воплощение. Какими бы великими мудрецами ни были пророки Упа-нишад, они не являлись инкарнациями божества. Кришна — совершенное воплощение. Если бы божество решило во всей своей полноте воплотиться на земле, оно приняло бы форму, подобную Кришне. Именно поэтому Кришна мог затронуть сердца максимального количества людей в своей стране — и еще по многим другим причинам.
Прежде всего совершенная инкарнация должна быть многомерной; она должна затрагивать все аспекты человеческой личности. Рама одномерен.
Герберт Маркузе написал книгу «Одномерный человек». Рама был одномерным; у него всего лишь одна черта. Обычно человек с одной доминирующей чертой привлекает однонаправленный ум, но он не может покорить каждое сердце. Махавира, Будда, все они одномерны; у них была только одна черта. И именно поэтому Махавира и Будда не могут нравиться всем людям. Да, определенная прослойка человечества без ума от Будды или Махавиры, но это — всего лишь одна группа, а не все люди.
Но Кришна многомерен. На земле трудно найти человека, которой бы не полюбил и не восхитился каким-то аспектом Кришны. Вор может любить Кришну, танцор может любить Кришну, святой может любить Кришну... и даже грешник. Воин на поле битвы может поклоняться Кришне, танцор вместе со своей подругой может обожать его. Кришна — это оркестр. В нем множество инструментов, и все они играют. Каждый человек обязательно найдет в нем свой инструмент. И по той же причине не существует людей, которые бы любили всего Кришну. В Кришне каждый выбирает какую-то одну его часть.
Если Кешавдас захотел бы полюбить Кришну, его не заинтересовал бы Кришна-ребенок. Он выбрал бы Кришну-юношу, танцующего в лунном свете. Такому Кришне чужды моральные нормы поведения, он не следует никаким ограничениям дисциплины, он по ту сторону дисциплины. Его невозможно удержать, Кришна-юноша — это полный хаос. Кешавдас выбрал бы такого юного Кришну и забыл бы о Кришне-ребенке.
Сурдас любит Кришну-ребенка. Он очень боится гули — подруг юности. Сурдас прославляет детский образ
Кришны, именно эта сторона привлекает его. Кришна-ребенок не пугает Сурдаса. Он боится взрослого Кришну, поскольку, в действительности, его пугает повзрослевший Сурдас. Следовательно, он сделал свой выбор, он предпочел определенный аспект Кришны.
Еще не рождалось человека, способного полюбить Кришну во всех его проявлениях. Лишь многомерный человек сможет полюбить всего Кришну. Обычно люди одномерны. Чаще всего у нас однонаправленная личность, и мы двигаемся по одному пути, как будто по железнодорожной колее. Но в Кришне каждый человек может найти нечто, соответствующее своему собственному направлению. И поэтому все люди этой страны любят Кришну. Его может полюбить даже очень плохой человек.
Запомните, хороших людей достаточно редко вызывают в суд — иными словам, если уж им пришлось туда пойти, то только потому, что плохие люди принудили их к этому. Обычно в суде собираются плохие люди. Если плохой человек полюбит Раму, то после этого он уже никогда не предстанет перед судом — бессмысленно просить его поклясться именем Рамы. Но плохого человека можно заставить принести клятву именем Кришны. Человек, представавший перед судом, может любить Кришну — поскольку Кришна открыт и доступен даже для плохих парней. Двери его дома распахнуты для всех и каждого.
Хорошие люди, подобные Раме, оставляют только один вход в свой храм. В храме Кришны много дверей. Даже алкоголик сможет найти свою дверь. В сущности, трудно найти более терпимого человека, чем Кришна.
Впрочем, я не хочу сказать, что закон обо всем этом знает, я не могу утверждать наверняка. Но на сознательном или бессознательном уровне его создатели чувствуют, что Кришна затрагивает все пласты человечества. Максимально количество людей может обратиться к нему. Кришна не откажется обнять ни одного человека. Он никого не отвергнет. Он для всех. Возможно, в этом причина.
Затем вы спросили: «Не является ли это всего лишь предрассудком?»
Нет, это — не просто предрассудок. В нашем мире любовь — большая истина, чем сама истина. Трудно обманывать того, кого любишь. По существу, человек может быть честен только с любимым. В жизни истина появляется только там, где есть любовь. Если вы не способны быть честным даже с любящим вас человеком или возлюбленным, значит, и сама ваша любовь — всего лишь обман.
Если муж прячет что-то от жены и не может быть честным или жена прячет что-то от мужа и обманывает его... и необязательно супруги обманывают друг друга в чем-то большом, даже если речь идет о малом и несущественном, например, вы чувствуете злобу, но пытаетесь скрыть ее, — то любви недостаточно, между вами нет подлинной любви. Любовь открывает себя до полной наготы, во всех смыслах, на любых уровнях.
Итак, дело не в предрассудках. Только затронув струну любви, можно заставить человека говорить правду. Я не знаю, отдает ли себе в этом отчет закон — поскольку я не уверен в том, известно ли суду о силе любви. Но об этом знает даже психология: если затронуть струну любви, велика вероятность того, что человек скажет правду. Другой вопрос, будет ли он вообще говорить. Но вероятность велика только в том случае, если вам удалось найти струну любви. А там, где нет любви, вы почти наверняка услышите ложь — поскольку тогда нет смысла говорить правду.
Ибо я не предвижу, чтоб эта скорбь, палящая чувства, могла утолиться;
Достижения здесь, на земле, бесспорного царства или даже владычеством над богами.
Санджая сказал:
Это сказав Хришикеше, Гудакеша молвил: «Не буду сражаться», —
И замолк врагов утеснитель.
Ему отвечал Хришикеша, как бы с улыбкой Бхарата;
Скорбящему между двух ратей молвил такое слово.
Арджуна погружен в состояние ужасающей нерешительности.
Санджая говорит: «Арджуна сказал: «Я не буду сражаться» и замолк». Необходимо внимательнее присмотреться к такому решительному утверждению, как «Я не буду сражаться», произнесенному в состоянии страшной нерешительности! Такие решительные слова, как «Я не буду сражаться», произнесены Арджуной в полнейшей нерешительности: «Как ученик, я умоляю тебя объяснить мне, что хорошо и правильно. Я ищу в тебе убежища. Пожалуйста, просвети меня». Уже в словах «Пожалуйста, просвети меня» Арджуна сам принимает решение. Он сказал: «Я не буду сражаться».
Мы должны глубже разобраться в этом. Если человек часто делает очень решительные заявления, можно точно сказать, что внутри себя он очень нерешителен — иначе в жестких решениях не было бы необходимости. Если кто-то говорит, что полностью полагается на сущее, значит, внутри себя он не доверяет ему. А иначе зачем такому человеку понадобился ярлык «твердой веры»? Если некто раз за разом повторяет, что он всегда говорит только правду, значит, этот человек пытается скрыть внутреннюю ложь. В обратном случае зачем нужны эти слова?
Мы пытаемся скрывать и отрицать собственную нерешительность и тайные колебания, выставляя на всеобщее обозрение решительные утверждения. Мы хотим, чтобы наша внутренняя нерешительность со стороны выглядела как уверенность.
И вот Арджуна говорит нечто очень занятное: «Я не буду сражаться». Он принял окончательное решение; он пришел к твердому убеждению. Так что же Арджуна оставил Кришне? Если он уже решил отказаться от боя, что же еще спрашивать у Кришны? В каком наставлении может нуждаться Арджуна?
Поэтому большой интерес представляет вторая вещь, о которой говорит Санджаи: «Ему отвечал Хришикеша [Кришна], как бы с улыбкой...»
