4
В этом смысле в высшей степени симптоматично «последнее соображение» Ницше (действительно оказавшееся одним из последних его соображений, уже весьма нечетких) — в «объявлении войны» Гогенцоллернам он заявляет: «Если б мне только выдали этого юного преступника; я не замедлил бы погубить его — я хочу сам пустить испепеляющее пламя в его проклятый преступный ум» (KSA, 13, 25 [14]) и немного спустя повторяет: «Если б этот молодой преступник оказался в моих руках‚ уж я бы не замедлил его погубить‚ предав огню его преступный ум…» (там же, 25 [20], и тут же condamnit illi ad vitam diaboli vitae). «Юный преступник» — это император Вильгельм II, на фигуре которого, видимо, тогда фантастически сошлась клином вся великая воинская ярость Великого терминатора против матрицы (он хотел погубить его ум, то есть сознание, пламенем, метафорически связанным для Ницше с сознанием). — Наведя справку у текста KSA, вижу, что это было его предпоследнее соображение; последним было: «Уничтожив тебя‚ Гогенцоллерн‚ я уничтожу ложь» («ложь» — это, по смыслу предыдущих текстов, империя, но на символическом, подлинном уровне — ведь как можно было надеяться уничтожить империю? — конечно, это матрица как иллюзорная, искалеченная жизнь).
В ломаных скобках мои смысловые конъектуры; фрагмент не завершен, но последняя мысль Ницше в нем ясна насквозь: «…что они имеют все меньше шансов стать личностями, т. е. людьми в подлинном смысле слова».
Я, разумеется, не несу ответственности за существующие русские переводы этих дифирамбов; как решить возникшую дилемму, не ведаю.
Четырехчастная композиция стихотворения более ясна: в первой части Заратуштра мечет довольно абстрактные молнии, в третьей сулит сказать о «великих вещах», в четвертой говорит о них, не указывая прямо, но понятно, что речь идет о вечном возвращении. Именно вторая часть раскрывает, в кого мечутся молнии — в матрицу — и чт? предлагается взамен матрицы.
Подобно тому древнему римлянину, который на коне и в полном вооружении с грохотом свергся в расщелину на форуме при всем честном плебсе, чтобы эта расщелина, знак гнева богов, закрылась.
Чтобы избежать явного логического порока в понимании буквального смысла подзаголовка, смысла, звучащего так: «Как становятся тем, чем являются» (порока, который очевиден из вопроса: «как можно стать тем, кем уже являешься?»), надо попробовать читать его так: «Как приходят к самому себе», читать по правилам искусства, а не логики, видя символическое «дно» знака, нечто подразумеваемое. Тогда выйдет еще точнее: «Как человек становится тем, чем обязан быть» («является» означает «подлинное бытие в отличие от становления», бытие, заданное, как идеал становления, но никогда не достижимое; если вернуться к буквальному переводу, может получиться тогда: «Как становятся тем, чем являются на самом деле»). Впрочем, на таких «логических пороках» у Ницше построено многое.
Во-вторых, обращает на себя внимание слово «разумность». И здесь надо видеть две стороны — с одной стороны, это и есть предмет жертвы, разум; с другой, Ницше мог иметь в виду (одновременно) и другой смысл, мысленно переводя свое слово французским «raison» с его дополнительными значениями «основание; смысл; осмысленность и даже нетщетность», так что читать надо, например, «Об осмысленности моей жизни».
«Разве книги пишут как раз не для того, чтобы скрывать то, что оставляют при себе?» — спрашивает он в «За пределами добра и зла» (аф. 289) и даже сомневается в том, что у философов бывают «окончательные и подлинные мнения вообще», а в конце концов приходит к выводу: «Любая философия скрывает еще одну философию, любое мнение — еще один тайник, любое слово — еще одна маска». Мало того, здесь же Ницше заявляет, что такого рода скрытие — прямо-таки долг философии, за своей поверхностью хранящей (то есть обязанной хранить) некий «более обширный, более незнакомый, более богатый мир, бездну под любым дном, под любым “обоснованием”».
Другая, не менее первобытная реакция на матрицу — спонтанное насилие и терроризм как бессознательные попытки «откатить» матрицу назад.
Я не претендую и на хоть какой-нибудь портрет Кастанеды, да и не смог бы его написать, даже если бы захотел: этот человек писал свои фантастические образы на ярко освещенной стене, но лицо его оставалось в глубокой тени. Конечно, он подробно рисует заодно и себя самого, но вот что странно — несмотря на обилие конкретных и даже откровенных деталей, предстает в собственном изображении каким-то совсем уж абстрактным, и именно потому, что ему нет никакого дела до этих деталей. Его личность полностью растворена в его деле.
Правда, и у Кастанеды есть идеи в близком к привычному виде — таковы теоретические описания устройства человека и вселенной; но его герои всегда подчеркивают, что непосредственно, а не теоретически воспринимают («видят») вселенские и человеческие закономерности, а уж потом описывают воспринятое доступными обычному восприятию словами (только для пользы других, не воспринимающих), делая их них идеи.
Я не хочу идти против авторского желания — считать, что он писал свои книги «не от себя», поэтому прошу имя «Кастанеда», которым буду пользоваться для краткости, понимать как «книги Кастанеды». Чем бы они ни были, для меня здесь они — просто текст, содержащий идеи и образы, с которыми я имею дело.
Призываю читателя до конца этого уровня лестницы не забывать о моих оговорках!
Расторопная память и способность ассоциировать тотчас подмигнет и кивнет читателю на архетипическое представление о натяжении, о котором речь у нас шла уже давно, на 4-ом уровне нашей лестницы, и еще пойдет чуть ниже.
В том месте, где об этом говорится, звучит и чисто музыкальная метафора игры на арфе.
Мне неловко пользоваться невразумительным, на мой взгляд, словом «осознание» из русского перевода книг Кастанеды — ведь по-русски оно выражает смысл «одноразовой» акции по приобщению какого-то конкретного восприятия к полю сознания (это активный и направленный аспект сознания): осознать можно что-то одно, потом, скажем, что-то другое и т. д. Правда, возможно, этот странный прием был использован специально, чтобы показать, что кастанедовское «осознание» — нечто совсем другое, чем наше «сознание» (у Кастанеды оно — причина восприятия, у нас — его следствие). Не владея оригиналом, но и не слишком полагаясь на русские переводы этих книг, я предпочитаю цитатам свои пересказы, а цитирую только раз — в эпиграфе к этому уровню (в переводе А. Сидерского).
Впрочем, возможно, он пользуется этим выражением просто как общераспространенным. У Кастанеды есть еще одна косвенная ссылка на Ницше: вывод всех ориентаций «человека знания» за пределы моральных оценок, утверждение дона Хуана, что «истинное движение» человека происходит не между добром и злом, а между сугубо внеморальными характеристиками — «отрицательным и положительным». Эти последние, как можно понять, — отрицательные и положительные энергии вселенной, а в переводе с языка проективной метафоры — энергии психики. Итак: «истинное движение человека» — это психическая динамика, то есть либо восстановление естественного баланса сознания и бессознательного, рост личностного начала психики (в сторону «нашей магической природы»), либо нарушение баланса, стагнация и вырождение (околлективливание) психической системы.
Эта целостность и есть та полнота человеческого существа, которая дает возможность воспринимать полную реальность как множественность, бесконечность перспектив. Она прямо связана у Кастанеды с перспективистским пониманием мира: «…Целостности самих себя можно достичь, только если полностью понимаешь, что мир — это просто точка зрения…» («Сказки о силе»). Конечно, и по Кастанеде, мир все-таки — не «просто» точка зрения, которую можно играючи «занять»: эта точка зрения (перспектива) создается силой, волевым усилием, действием (совсем как у Ницше). Можно видеть и ее близость к юнговской самости, хотя это несколько затруднительно: Юнг говорит о самости как «психической целостности», но поскольку одна из ее сторон — бессознательное, а оно и по Юнгу обладает в том числе телесным уровнем, то позволительно думать о целостности души и тела, а уж у Кастанеды речь явно идет именно о ней, хотя под телом он подразумевает в данном случае не столько физическое, сколько «энергетическое» тело. Оно-то и подлежит все большему «осознаниванию», а в его ходе становится все более послушным и своим (в то время как «западный», то есть матричный, человек его вообще не знает — оно для него бессознательно, да и физическое тело для него во многом чужое).
