– Берестинка, родная, доведется ли еще хоть разок на лес взглянуть, – говорила старуха. – И Завид здесь, и Нечай, и Смеян, как я рада, рада вам, детки…
Мне казалось, что я давно-давно слышала эти имена, и они будили что-то на дне глубинной памяти моей, которая просыпалась там, во сне у старухи, и таяла снова, точно туман у песчаного откоса…
…Вдруг зрачки прояснились, и старуха увидела меня, а я увидела свое удивленное отражение в ее сумасшедших глазах. Я знала, что у этой женщины никогда не было детей и некому было подать воды. И я, наполнив стакан водою, принесла ей. Старуха не хотела пить. Но она обрадовалась, засуетилась, заворочалась, достала из-под подушки венок, видно совсем недавно сплетенный из белого ковыля, совсем такой, как во сне, и дрожащими руками бережно положила мне на голову. Венок пришелся как раз впору.
– Ты пришла ко мне, моя младшенькая, – произнесла она первое и последнее, что услышали в больнице, – моя Сказка!
Одна из миллиона, а может, миллиарда, Икринка уродилась золотой. И мать рыбка заботливо зарыла ее в чистый песочек подальше от остальных простых икринок.
Но случилась засуха. Озеро отступило. И маленькая Икринка осталась на берегу совсем одна. Она не знала, что волею судьбы могла исполнять желания.
Тут она увидела стайку только что вылупившихся из головастиков лягушат.
– Эй, ты! Золотой головастик! Ты почему не превращаешься в лягушонка?
– Я сейчас! Я попробую! – сказала Икринка и превратилась в золотого лягушонка.
– А теперь прыгай, как мы, и квакай! Вот так! – учили лягушата.
И Икринка запрыгала и заквакала, как они, только чуть дальше и чуть лучше. Она ведь была золотая!
Лягушата тут же выбрали ее своей предводительницей, и они поскакали в лес.
В лесу меж веток гадюка рожала маленьких змеючек.
– Ползите! Ползите скорее отсюда! – зашипели змеючки лягушатам. – Сейчас мама нас всех съест!
Так и случилось. Не успела Гадюка выродить последнюю дочку, как тут же ее догнала и съела, а вместе с ней и нескольких лягушат.
Спаслась лишь маленькая Икринка, потому что послушалась змеючек, превратилась в золотую змейку и быстро уползла в березовую рощу, где на все голоса пели птицы. Икринке очень понравилось их пение. И она тут же обернулась золотою птичкой и запела в тысячу раз прекрасней, чем все птицы в лесу.
Долго-долго жила птичка под сенью прохладных деревьев. Но птицы не принимали ее в свою стаю. Она ведь была самой лучшей.
Ей нравилось летать высоко в небе. Но со временем стала чувствовать Икринка одиночество и неодолимую тягу к чему-то, а к чему не знала.
Однажды в лес пришла прекрасная девушка.
– Ах! – воскликнула она, – какие необыкновенные лилии!
Икринка тут же превратилась в цветок с тонкими золотыми лепестками.
И девушка сорвала этот цветок, выбросив все остальные цветы, что собирала раньше.
Навстречу ей шел, улыбаясь, юноша. Он стал обнимать и целовать девушку, и золотой цветок упал в траву.
– Кто же я? – подумала в отчаянии Икринка. – Может, я человек?
Не было в мире красивее девушки. С золотой кожей и золотыми пышными волосами, девушка прошла мимо влюбленных, и парень тут же забыл о своей невесте и бросился вслед за Икринкой.
– Ты богиня? – спросил он ее, когда догнал.
Икринка колебалась с ответом.
– Я не знаю, – промолвила она, подходя к озеру.
Парень оказался очень настойчивым. Он больно схватил ее за руку и притянул к себе. Икринка насилу вырвалась, прыгнула в озеро и поплыла.
С каким же удовольствием погрузилась она в глубокий голубой прохладный омут. Так взгляды погружаются в небеса. Так дети погружаются в сказки…
Икринка набрала полные жабры чистой воды лесного озера и почувствовала, что сама превратилась в рыбку.
– Я рыбка! Я рыбка! Я знаю теперь, что я рыбка! – плескалась Икринка на солнечном плесе.
Рыбки со всего озера почтительно окружили ее со всех сторон.
– Нет! Ты не рыбка, – сказали они Золотой Рыбке, – ты что-то другое. Но ты прекрасна!
На пляже возле Белого озера в погожие дни всегда много народу. Вода сверкает на солнце, аж глазам больно! Наташка приходит сюда и долго сидит на песке под ивами. Она собирает бутылки, пишет записки, закупоривает горлышки и бросает послания в воду. Одна бутылка приплыла ко мне. И я прочитала: «Меня зовут Наташка. Мне очень плохо. Милый принц! Когда ты заберешь меня? Я жду!»
Так чужая боль ворвалась в мою, и чужое одиночество перехлестнуло мое собственное.
Я без труда нашла Наташку, когда она закупоривала очередную бутылку. Ее маленький кораблик детства терпел крушение, и девочка бросала в озеро просьбы о помощи. Но ее надежда на реальность сказки пробудила и мою надежду.
– Твоя бутылка приплыла ко мне, – протянула я ей записку.
– Это неправильно, – сказала девочка.
– Что неправильно?
– Неправильно, когда толстые тети приходят загорать. Они на свои тела забирают слишком много солнца, и его не хватает для маленьких.
– Твоя бутылка приплыла ко мне, – повторила я, – и мне кажется, что я могу тебе помочь.
– Как? Ведь ты же не принц! – возразила Наташка. Она резко встала, как будто я сильно обидела ее, и выхватила клочок бумаги у меня из рук. – Не приходи больше на мое озеро! И не трогай мои бутылки!
Девочка ушла. И я заплакала. Потому что она унесла мою сказку. В пустую бутылку я вложила другую записку: «Меня зовут Светлана Васильевна. Мне очень плохо. Милый принц! Когда ты заберешь меня? Я жду!»
А потом закинула ее далеко в кусты, и больше не приходила загорать, чтобы Наташке досталось больше солнца и прекрасный принц, который когда-нибудь обязательно придет к Белому озеру.
Для небесной канцелярии денек выдался жаркий. Светлые ангелы перелетали, словно пчелы, с одного рабочего стола на другой, заглядывая в души людей так глубоко, что те замирали на полуслове, не понимая почему. В режиме ожидания застывали сотовые телефоны и факсы, престарелые родители хватались за сердце, затихали дети.
Лучистые взгляды ангелов рассыпались солнечными зайчиками по Новокосино. В этот день их можно было увидеть простым смертным. Но люди этого не хотели. Трудоголики вкалывали до седьмого пота, ленивцы уставали от безделья, жадные искали денег, похотливые – любовных интриг.
Это происходило раз в год, когда ангелы под вечер собирались над куполом полосатого цирка с подробным отчетом для верховного небожителя Новокосино.
Процесс распределения наказаний начался с появлением первой звезды. Огромные на поллица глаза ангелов были чисты и прекрасны. Они не выражали ни тревоги, ни беспокойства. По статистике, на душу населения не прибавилось добрых или злых. Результат года был похожим на предыдущие. Двенадцать апостолов доваривали в котлах долгожданные дожди.
– Наказываю вас, верные верностью, – начал верховный небожитель, – любящие любовью, надеющиеся надеждой, ненавидящие ненавистью…
– Жадные да наказаны будут деньгами, – подхватили апостолы, – страждущие страданиями, честолюбивые – властью…
– Наказуемы трудолюбивые работой, – запели ангелы, – обманщики пусть напьются обманами, старикам наказание – мудрость, а молодым – сила, добрым – добро, а злым – зло…
Целый час лил на Новокосино искрящийся дождь небесных наказаний.
– Все? – спросил Верховный правитель.
Ангелы замялись.
– Что еще? – правитель не любил, когда процесс затягивался.
– Взгляните, пожалуйста, в восьмой сектор, – робко доложил рабочий ангел.
Верховный правитель направил очи на землю и встретился с мечтательным взглядом.
– Что, неужели сказочник? – спросил он у ангела.
– Сказочница.
– Час от часу не легче. Она знает, кто она?
– Она думает, то, что она видит, доступно всем смертным.
– У нас для нее что-нибудь есть?
Апостолы незамедлительно принесли из-за радужного облака целый котел наказаний, который варили не один десяток лет.
– Сколько в нем сказок? – спросил правитель.
– Больше тысячи.
– Она выдержит?
– Вот и посмотрим…
…В это время женщина удивленно глядела на небо. Сначала ей показалось, что солнечные зайчики слетаются над куполом полосатого цирка. Потом воздух стал насыщаться источником невидимого лучезарного света. На небе появилась первая звезда. И после над Новокосино как будто рассыпали волшебное искрящееся конфетти. Искры вскоре растаяли. А после… она долго не могла понять, что произошло. Женщина лицом к лицу оказалась со сверкающим многоглазым существом, находящимся как бы в обратной перспективе в пространстве, понимающим ее всю насквозь, больше отца и матери, глубже умных и мудрых, вникающим в саму сущность, и этим успокаивая, и как бы, умиляясь, и в то же время притягивая ее, точнее, засасывая внутрь своих глаз, которые ступенями уходили в непостижимое и стройное Зазеркалье Истины, где каждая ступень – часть души – читала в ней самые потаенные уголки и закоулки терзаний совести, боли, радости, познаний и счастья. До мельчайших атомов. И вдруг все исчезло.
