10. «А что мне было, несуразный ты человек, делать, раз я с голоду помирал? Наверно, сентенции слушать, что горшка битого не стоят, да всякие сны бабьи? Вот те Геракл, ты меня мерзее: ты поэта выхваливал для того только, чтобы в гостях пообедать». Рассмеявшись, мы миролюбиво перешли от некрасивой этой ссоры к обычным занятиям.
(Примирение оказывается, однако, ненадежным.)
Когда на память опять пришла обида, «Аскилт, — говорю, — я так понимаю, что не ужиться нам. Давай-ка разделим наши пожитки и будем бороться с нашей бедностью каждый своим путем. И у меня образование, и у тебя. А чтобы тебе пути не перебегать, примусь я лучше за что-либо другое; иначе всякий день сотни вещей будут нас сталкивать, а по всему городу — растекаться слухи». Аскилт перечить не стал. «Только сегодня, — говорит, — раз уж дали мы согласие пойти на обед в качестве учащихся, не станем вечер портить. А завтра, коли так угодно, приищу себе и жилье, а может, и братца какого». На это я: «Нет, — говорю, — ждать желанного всегда долго»…
Безотлагательность этого расставания проистекала от страсти — уже давно жаждал я устранить докучливого стража, чтобы вернуться к прежнему с моим Гитоном обыкновению.
(Энколпий и Аскилт расстаются. Рассказчик с трудом верит своему обманчивому счастью.)
11. Обшарив глазами целый город, возвращаюсь в нашу комнатку и, наконец, расцеловав как следует, обнимаю мальчишку тесным объятием, так что сбываются мои желанья, да и на зависть счастливо. Признаться, не все еще было кончено, когда Аскилт, тихо подкравшись к дверям, шумно и решительно отворил запоры и застал меня за игрою с братиком. Хохотом и рукоплесканьями наполнилась комнатушка: стянув покрывавшую меня ткань, «вот как ты, — кричал он, — безупречнейший собрат, против сожительства!» Речами он себя не ограничил, а схватил ремень от сумы и принялся меня отделывать, и не для виду только, сверх того приговаривая оскорбительные слова: «С братом на такой лад делиться запрещается!»
(Помирившимся приходится искать пропитания и приключений вместе.)
12. Уже смеркалось, когда мы вышли на форум, где приметно было изобилие всяческого товара, который был не то чтобы слишком дорог, но таков, что неполная его надежность очень хорошо сочеталась с сумерками. А поскольку и мы несли с собой паллий, грабительски похищенный, то, пользуясь столь удобным случаем, идем в закуток и начинаем трясти краешком накидки в расчете на то, что блеск одеяния привлечет какого-нибудь покупателя. И правда, не замедлил к нам подойти некий, будто знакомый мне на вид, поселянин, сопутствуемый какой-то бабенкой, и пристально так стал в паллий вглядываться. Аскилт со своей стороны уставился на плечи покупателя-селянина да так и замер без слова. Так же и я не без некоторого волнения смотрел на человека, потому что начало мне казаться, что это был тот, кто нашел несчастную тунику в безлюдном месте. Да, то был он! Все еще не доверяя свидетельству собственных глаз и боясь, как бы не промахнуться ненароком, Аскилт с видом покупателя подступает ближе, снимает у того с плеч тряпицу и бережно ощупывает руками.
13. О, предивная случая игра! По сю пору нелюбопытный поселянин не тронул рукою швов туники, да и торговал ею словно нищенским рубищем — с брезгливостью. Убедившись, что запрятанное там в неприкосновенности, а личность торговца — удобопрезираема, Аскилт отвел меня от толпы в сторонку. «Понял, — говорит, — братец? Вернулось к нам сокровище, мною столько оплаканное. Это ж та самая туника, полная, кажется, поныне нетронутых золотых. Как мы теперь поступим и на каком основании востребуем нашу собственность?» Я просветлел — не оттого только, что увидел добычу, но и потому, что случай снимал с меня омерзительное подозрение. Окольный образ действий я исключал; вести дело надо по гражданскому праву неукоснительно, а если кто не желает чужую вещь возвратить владельцу, пусть явится для безотлагательного решения.
14. Аскилт, напротив, опасался законности и говорил так: «Кому мы в этих местах известны, кто поверит нашим речам? Мне куда больше нравится купить то, что мы признали нашим, и уж скорее малыми деньгами вызволить сокровище, чем ввериться превратностям тяжбы».
Чем нам поможет закон, если правят в суде только деньги,
Если бедняк никого не одолеет вовек?
Даже и те мудрецы, что котомку киников носят,
Тоже за деньги порой истине учат своей.
Приговор судей — товар, и может купить его каждый.
Всадник присяжный в суде платный выносит ответ.
Так, но кроме единственного дупондия, каковой предназначен был на приобретенье волчьих бобов, в руках у нас не было ничего. И вот, чтобы добыча невзначай не ускользнула, решено сбавить цену паллия и пойти на малую жертву ради великого приобретения. Но только мы раскинули наш товар, как та баба с покрытою головой, что стояла возле поселянина, обнажила голову и, вглядевшись еще пристальней в рисунок, вцепилась в нашу накидку обеими руками и заголосила во всю мочь «держи воров». Растерялись и мы, а чтобы не казалось, будто мы бездействуем, вцепляемся в их трепаную, дряную тунику и с равным ожесточением возглашаем, что те присвоили наше одеяние. Однако явно не равен был наш спор, и толпа, сбежавшаяся на крик, смеялась, по своему обычаю, над нашей ссорою, ибо видела, что та сторона требует весьма дорогое одеяние, а наша — рванину, даже на приличные заплаты не годную.
15. Тогда Аскилт, насилу добившись тишины, сказал: «Видно, каждому свое дорого; пускай они вернут нам нашу тунику, а паллий свой забирают». Поселянину с его бабой мена была по душе, однако ночные адвокаты, возмечтав разжиться паллием, стали требовать передачи обеих вещей им на хранение, чтобы назавтра судья рассудил спор; тут не в том только дело, что стороны утверждают различное, но совершенно иной вопрос, заключающийся в том, что обе стороны можно заподозрить в грабеже. Уже предлагалось подвергнуть вещи секвестру, и уже один, невесть кто — лысый, с желваками на лице жулик, который иногда и дела вел, — загреб наш плащ, заверяя, что последний будет выдан на следующий день. Было очевидно, впрочем, что единственная их цель — спереть угодившее под их опеку платье, когда мы не явимся в положенный срок из страха перед разбирательством. Совершенно того же хотели и мы. Случай, таким образом, отвечал чаяниям обеих сторон. Осерчав на нас за то, что мы требовали передачи также и тех лохмотьев, поселянин швырнул их Аскилту в лицо и, освободив нас от иска, сказал, чтоб мы передали на поруки паллий, который остается единственным предметом тяжбы.
Вновь обретя, как мнилось, наше сокровище, мы стремглав кинулись в гостиницу и, запершись, стали смеяться изощренности ума жуликов не менее, чем наших изобличителей, которые столько хитрили, чтобы вручить нам деньги.
Не люблю доходить до цели сразу,
Немила мне победа без препятствий.
16. Только мы насытились обедом, что был приготовлен распорядительностью Гитона, как дверь потревожена была не совсем уверенным стуком. Когда мы, тоже тихо, спросили, кто там, «открой, — говорит, — узнаешь». Мы еще переговаривались, когда засов, сам собою движимый, пал, и дверь растворилась вдруг, впустив гостя. То была женщина с покрытой головою — та самая, что еще недавно стояла с поселянином. «Посмеяться, — говорит, — надо мной удумали? Я — Квартиллы служанка, над чьей святыней вы надругались у грота. Теперь она сама пожаловала на ваше подворье и дозволения просит с вами говорить. Да вы не пугайтесь! Не обличает она ваших заблуждений, не казнит, а больше дивится, какой это бог занес в ее пределы этаких обходительных молодых людей».
17. Мы молчали и не решились еще, в какую сторону склонить наши мысли, как, сопровождаемая девушкой, вошла госпожа и, сев на мое ложе, плакала долго.
Мы пока ни слова не проронили, но, пораженные, пережидали эти слезы, не иссякавшие в ознаменование страданий. А когда истощился роскошный ливень, откинула она накидку с горделивой головы и, ломая руки до хруста в суставах, «это что за дерзости, — говорит, — и где только вы научились баснословному этому разбою? Вот вам Зевс, до чего мне жаль вас, ведь никто еще не узрел безнаказанно, чего не следует. Тем более что места наши до того переполнены бессмертными, что здесь легче на бога наткнуться, чем на человека. Но не думайте, что я за мщением сюда явилась; не более меня волнует обида, чем лета ваши. Это ж по неопытности, как я продолжаю думать, совершили вы богомерзкий проступок.
Да я сама после волнений той ночи получила опасную простуду и стала уж бояться, не болотная ли у меня лихорадка. Тогда ищу совета во сне и получаю веление вас отыскать и облегчить приступы болезни вашим обязательным участием. Да я не так о лечении хлопочу; я хуже оттого страдаю и едва ли не на краю неизбежной стою смерти, как бы вы с вашей юношеской пылкостью не разнесли повсюду, что видали в Приаповом святилище, и советы богов не выдали черни. Оттого простираю к вашим коленям умоляющие руки и заклинаю вас не смеяться и не поглумиться над ночным таинством и не выдать тайн такой древности, что их знала от силы тысяча человек».
