43. Утвердительное решение многих авторов. – Тем не менее, следует сказать, что ангел, являя через речь свою мысль другому ангелу, являет в ней объект своей мысли, и наоборот: слушающий ангел, познавая мысль говорящего, познает, стало быть, в ней или через нее мыслимую в ней вещь. Такое решение, взятое в абсолютном смысле, утверждается или, вернее, предполагается многими теологами. Оккам, Quodl. 1, вопр. 7, и в комментарии на кн. 2 «Сентенций», вопр. 20; и в комментарии на ту же книгу Габриэль, дист. 9, вопр., арт. 4, говорят, что ангел, видящий мысль другого, некоторым образом познает в ней ее объект, словно в естественном знаке. Поэтому Майор в комментарии на кн. 2 «Сентенций», в последнем вопросе, ложно приписывает Оккаму то утверждение, что ангел, видящий мысль другого, не видит объекта, так как видит мысль как вещь, а не как знак: ведь Оккам прямо утверждает противоположное. Сам же Майор считает такое суждение возможным, однако в конечном счете отказывается к нему присоединиться. Зато, как представляется, его предполагает Гервей, в комментарии на книгу «Сентенций», дист. 1, вопр. 1, и Генрих, Quodl. 5, вопр. 15. И его же предполагает, как известно, Васкес в указанной выше дисп. 211, гл. 11, в пункте 62, ближе к концу, и то же самое он говорит в дисп. 38, гл. 4. Весьма склоняется к нему также Генрих в «Сумме», а. 33, вопр. 2, где говорит, что через усмотрение зримой или умопостигаемой species в ней усматривается объект, репрезентируемый через такую species. Ибо, как представляется, ход рассуждения здесь один и тот же, хотя, возможно, об акте Генрих судил бы иначе. Наконец, св. Фома и все его последователи прямо исходят из этого, ибо, с одной стороны, утверждают, что помыслы ангелов относятся не только к актам и понятиям, но и к другим вещам, как уже было сказано; а с другой стороны, считают, что такая речь непосредственно осуществляется только через явление собственных актов или понятий. Следовательно, они предполагают, что через явление актов некоторым образом является также сама вещь, и, стало быть, через акты или в самих актах слушающий познает объекты актов.
44. И это доказывается апостериорно. – Это можно доказать, прежде всего, апостериорно: ведь ангелы могут говорить между собой не только об актах, которые имеются у них здесь и сейчас, когда они говорят, но и о вещах прошедших или будущих, или как-то иначе с ними соотнесенных, или о рассказанных другими. Но они не могут говорить о них непосредственно и прямо; следовательно, могут говорить о других вещах, только являя акты, выполняемые относительно них здесь и сейчас, когда о них говорится. Следовательно, и слушающий, наоборот, познавая через речь акты говорящего, по необходимости познает через эти акты их объекты. Можно возразить, опираясь на Авреола в указанном выше месте, что ангел действительно усматривает мыслимую вещь через усмотрение мысли другого, но не прямо и не только в силу такой мысли, а косвенно, через вывод, а именно: соотнося эту мысль с другой, своей собственной, через рефлексию. Например, усматривая некоторую мысль другого ангела, он рассматривает сходную мысль в себе и познает ее как имеющую своим термином розу; отсюда он узнает, что похожая мысль, усматриваемая в другом ангеле, тоже имеет термином розу. Но такой ответ предполагает, прежде всего, что ангел обретает это знание через собственное рассуждение, а это чуждо ангельской природе, как будет сказано ниже. А кроме того, ангельская речь предстает здесь весьма несовершенной: ведь, строго говоря, один ангел не мог бы рассказать другому о том, что видит, или о чем думает, или как судит о конкретной вещи, но только материально (если можно так выразиться) являл бы свой нынешний акт, чтобы другой на его основании рассуждал и как бы угадывал, что́ говорит другой или о чем говорит. Но это неправдоподобно и абсолютно недостойно ангельской природы.
45. Априорный аргумент. – Априорный аргумент состоит в том, что акт мышления по существу выражает трансцендентальное отношение к объекту. Единичный акт мышления, даже взятый материально, выражает трансцендентальное отношение к конкретному объекту. Но ангел ясно, сущностно и интуитивно являет посредством речи другому ангелу свой конкретный акт мышления; следовательно, он являет ему объект, на который обращен такой акт мышления; следовательно, объект прямо познается слушающим. Прямо (говорю я) благодаря species этого акта, напечатленной в нем говорящим, причем напечатленной тем же движением, или актом, через который этот другой познает мысль говорящего. Правда, при сравнении этих двух моментов между собой, а именно акта и его объекта, оказывается, что через речь первично и как бы напрямую познается акт, а его объект познается вторично и как бы косвенно. Авреол отвечает отрицанием первого вывода, поскольку акт есть только основание отношения; но хотя актуальное отношение не познается помимо термина, основание его, тем не менее, может быть познано помимо термина. Однако так обстоит дело применительно к категориальному отношению, а приведенный довод исходит из трансцендентального отношения, сущностно включенного в акт, как включено оно в хабитус или в потенцию применительно к объекту. В самом деле, акт может быть познан, и тем более познан сущностно и интуитивно, лишь тогда, когда познается трансцендентальное отношение, а оно не познается помимо объекта. И потому вполне корректен тот вывод, что говорящий ангел, являя свой акт, являет, следовательно, его объект – не через рассуждение и не потому, что акт есть знак объекта, а в силу внутренней связи одного с другим, благодаря чему умопостигаемая species, репрезентируя одно, репрезентирует, соответственно, и другое, хотя и по-разному. Действительно, акт она репрезентирует как свой собственный и непосредственный объект, а вещь, которая выступает объектом акта, она репрезентирует вторично и словно следствие акта: тем способом, каким термин полагается в определении движения, и т. п. По той же причине акт мышления хотя и явлен через речь в самом себе и усматривается интуитивно, мыслимая вещь, тем не менее, познается лишь постольку, поскольку это необходимо для совершенного познания акта мышления. А для этого достаточно, чтобы мыслимая вещь познавалась абстрактивно и несовершенно. Генрих же в месте, указанном выше, учит, что объект не менее совершенно усматривается в species, познанной объективно, чем через нее; но он не доказывает этого, да это и не выглядит доказуемым…
46. Вывод из сказанного об интеллектуальной речи применяется к речи в воле. – Ты скажешь: следовательно, как, являя другому ангелу через речь слово своего ума, ангел являет ему также мыслимую вещь, так, являя акт своей воли, он являет вещь любимую или ненавидимую. Вывод представляется неприемлемым: ведь в противном случае речь осуществлялась бы не только посредством интеллекта, но и посредством воли, следовательно. Вывод очевиден, поскольку акт воли так же связан со своим объектом, как интеллект связан со своим. И неважно, что имеются в виду отношения к разным вещам: в слове это отношение присутствует по способу образа, а в воле – по способу позыва. Это, говорю я, неважно, ибо, когда через познание акта мышления познается мыслимая вещь, объект в слове усматривается не как в образе, объективно, что было аргументированно доказано выше, а через связь одного с другим. А такое основание формально обнаруживается и в акте любви, хотя способ связи иной. Но это касается материальной стороны дела.
47. Принимается первый вывод. – Поэтому, следовательно, я с легкостью принимаю вывод и не считаю несообразным, чтобы ангельская речь, в том числе о самих вещах, могла так же осуществляться посредством воли, как и посредством интеллекта. Ведь так, как это было доказано выше о самих актах, об их манифестации, так же доказывается это обо всех вещах, связанных с самими актами: ход рассуждения здесь пропорционально один и тот же. И нет ничего несообразного в том, чтобы акт воли, поскольку он напечатлевает в другом свою species, через которую тот может сопутствующим образом познавать вещь, некоторым образом был словом по отношению к слушающему: словом, репрезентирующим не формально, а объективно и активно. Этим он отличается от акта мышления, поскольку тот является словом по отношению к самому мыслящему и предъявляет ему, и только ему, формальную репрезентацию. Поэтому тот, кто мыслит, тем самым говорит к самому себе, но не тот, кто любит, ибо в отношении этого другого акта дело обстоит иначе. В самом деле, тот, кто мыслит и кто любит некоторую вещь и желает явить другому свою мысль и свою любовь, посредством обоих актов говорит ему как о самих актах, так и о мыслимой или любимой вещи. Но между ними можно заметить то различие, что мыслящий и одновременно любящий некоторую вещь может говорить другому о своей мысли и являть ее, не являя любви, тогда как обратное невозможно: нельзя явить любовь, не являя мысли, ибо любовь по необходимости ее включает или предполагает. Потому тот, кто являет другому свою любовь, с необходимостью говорит также о любимой вещи – будь то посредством акта любви или посредством акта мышления, тоже им явленного.
