что, пришли братья?
Тот отвечал:
— Да!
— А что, египтяне это или иерусалимляне? [57] — потому что он заранее условился с ним так: «Если увидишь, что странники пришли празднолюбивые, скажи, что они египтяне; а если люди богобоязненные и разумные, скажи, что иерусалимляне».
И вот он спросил по обыкновению своему:
— Египтяне ли братья или иерусалимляне?
Макарий сказал в ответ:
— И такие есть, и такие.
А когда отвечал он ему, что это, мол, египтяне, говорил ему святой Антоний: приготовь, мол, им чечевицы и дай им поесть, — да творил для них молитву единую, и с тем отпускал; когда же, напротив, отвечал тот, что это, мол, иерусалимляне, сидел он с ними всю ночь и наставлял о вещах душеспасительных.
И в этот вечер, как сказывал Кроний, садится он и обращается ко всем; и хотя никто ничего еще не сказал ему, какое кому имя, при наступлении темноты взывает он громко до трех раз:
— Евлогий! Евлогий! Евлогий!
А тот книжный человек не отзывался, думая, будто зовут другого Евлогия.
И говорит ему Антоний сызнова:
— Тебе говорю, Евлогий, что пришел от Александрии!
Говорит ему Евлогий:
— Что велишь ты мне? Изволь молвить!
А тот:
— С чем пришел-то?
Отвечает ему Евлогий так:
— Кто открыл тебе имя мое, открыл и нужду мою.
Говорит ему Антоний:
— Знаю, для чего ты пришел; расскажи, однако, при всей братии, чтобы и они послушали.
Сказывает ему Евлогий:
— Калеку этого нашел я на площади; и положил я с Богом завет, что буду за недужным ходить, дабы спастись мне через него, а ему через меня. И вот, когда минуло уже столько годов, принялся он мучить меня до крайности и понуждает выбросить его. Сего ради и пришел я к твоей святости, дабы присоветовал ты мне, что мне делать, да и помолился обо мне; страшную терплю бурю.
Говорит ему Антоний голосом строгим и грозным:
— Выкинешь его? Но Сотворивший его не выкинул его. Ты — и выкинешь его? Но возбудит Бог иного, лучше тебя, и тот возьмет его к себе.
И вот Евлогий поник в безмолвии; Антоний же сызнова, оставив Евлогия, начинает бичевать калеку языком своим и вопиять:
— Калека злополучный, ни земли, ни неба недостойный, ужели не перестанешь с Богом враждовать? Ужели не знаешь, что это Христос служит тебе? Как же смеешь ты говорить такие слова против Христа? Не Христа ли ради человек этот по доброй воле соделал себя рабом твоим на служение тебе?
Укорив, он оставил в покое и того; а после, преподав советы прочим, возвращается к Евлогию и калеке и говорит им:
— Не блуждайте более, ступайте домой, в келью вашу старую, да смотрите, не разлучайтесь. Уже посылает Бог по ваши души. Искушение же сие приключилось вам по той причине, что близки вы оба к кончине вашей и уготованы вам венцы. Так не творите ничего неподобного, и пусть ангел ваш, придя за вами, не застанет вас в месте сем.
Итак, вскорости совершив путь, вернулись они в келью свою. И в сорокадневный срок преставляется Евлогий; а еще через три дня преставляется калека.
Вот еще что сказывал Кроний, а с ним святой Иерак и другие многие; и я о том поведаю.
Павел некий, земледелец неотесанный, притом до крайности незлобивый и бесхитростный, взял за себя жену прекраснейшую, душою же развращенную; и обманывала она его долгое время. Но, возвратясь с поля нежданно, застиг их Павел за делом срамным; было же сие по действию Провидения, наставлявшего Павла на благой путь. Скромно усмехнувшись, обращается он к ним и говорит:
— Добро же, добро же; воистину, до меня сие не касается. Иисус свидетель, ее мне больше не надобно; ступай и забирай к себе ее и детей ее, а я отойду от мира и сделаюсь иноком.
И, никому ни слова не сказав, бежит он восемь дневных переходов, приходит к блаженному Антонию, стучится в дверь его; тот же, вышед, спрашивает его:
— Чего тебе надобно?
Говорит ему Павел:
— Иноком быть хочу.
Отвечает ему Антоний и говорит так:
— Человек ты уже старый, тебе лет шестьдесят, и в месте сем не можешь ты иночествовать; ступай лучше в деревню и трудись, и в трудах провождай жизнь, да благодари Бога; а тягот пустынножительства тебе не понести.
А старик ему снова говорит свое:
— Если научишь меня, всё буду делать.
Говорит ему Антоний:
— Сказал ведь я тебе, что стар ты и сил не имеешь; если уж хочешь быть иноком, ступай в общежительный монастырь, где много братии, и они смогут понести немощи твои; а то я сижу здесь один, пищу вкушая в пять дней единожды, и то не досыта.
Таковыми и подобными речами силился он прогнать Павла; поелику же тот не отставал, Антоний, заперши дверь свою, не выходил три дня, даже и за нуждою. А тот не уходил. На четвертый день, отворив дверь, вышел Антоний по нужде и сызнова говорит Павлу:
— Уходи ты отсюда, старик! Что ты меня мучаешь? Нет у тебя сил здесь оставаться!
А Павел ему:
— Невозможно мне окончить жизнь мою в ином месте, кроме как здесь.
Оглядел его Антоний и приметил, что у того нет с собою ничего съестного, ни хлеба, ни воды, и что постится он четвертый уже день. Говорит Антоний:
— Смотри мне, так ведь и помрешь здесь, и грех на мне будет!
И принимает его к себе.
Во дни те стал Антоний вести жизнь такую строгую, какой не вел и в юности. Намочив веток, говорит он Павлу:
— Бери, плети веревку, как я!
Плетет старик до девятого часа и с трудами великими выделывает веревку в пятнадцать саженей. Антоний же, посмотрев, изъявляет неудовольствие и говорит ему:
— Худо ты сплел; всё расплети и начни сначала!
Так он корил его, чтобы старик, который в таких летах еще и во рту ничего не имел, не стерпел бы, рассердился и сбежал от него. А тот ничего, расплел и сызнова заплел те же самые прутья, хотя и было ему трудно весьма, потому что ветки теперь закрутились. И вот Антоний, видя, что Павел ни возроптал, ни смалодушествовал, ни возмутился, был тронут; на закате солнца говорит ему:
— Не желаешь ли, съедим по куску хлеба?
Отвечает ему Павел:
—
