Ознакомительная версия.
Пятнадцатый день седьмой луны[1549]. Осень плачет навзрыд.
Сухие кости продрогли насквозь; на западе тускло горит
мучительный, полный тоски, холодный, сизый закат…
Вечерние ветры камыш серебрят,
и мягко шуршит золотой листопад.
Неясные тени меж тополей стелются в эти часы.
Мерцают в кронах понурых груш тяжелые капли росы…
Недаром людские сердца печалью безмерной полны.
Владения солнца, увы, холодны,
но что же сказать о мире луны?
Под пологом ночи земля черна и темен беззвездный свод.
Угрюмый сумрак закутал холмы и волны озерных вод…
О, как все живое не пожалеть, примолкнувшее в тиши!
Как страшен удел одинокой души
на дальней чужбине, в пустынной глуши!
Скитается душа-сирота в краю полночных теней,
Где благовоньями не курят, не жгут светозарных огней.
Богач гордится собой, но что же выгадал он?
Какое различье меж тем, кто учен,
и тем, кто премудрости вовсе лишен?
В пятнадцатый день мы воздвигнем алтарь во славу Того, кто спасет,
И окропим животворной водой, ниспосланной с горных высот.
Всемилостив Будда! К нему, кто тысячи тысяч простил,
Мольбу вознесем, чтоб от бед заслонил
и душу на запад без мук отпустил!
Хоть есть немало дерзостных душ, чья смелость не знает преград,
Мечтающих горы на плечи взвалить, забрать все реки подряд.[1550]
К чему же эта борьба за славу, за высшую власть?
Князьям суждено неминуемо пасть,—
никчемна их сила и жадная страсть!
Мгновенно разверзнутся хляби небес и рухнет на головы кров.
Вельможам не скрыться в людской толпе, и жребий владык суров.
Возмездье стократ тяжелей для тех, кто богатству служил.
Багряная кровь струится из жил,
в истлевших костях — нет жизненных сил.
Судьбою гонимые бобыли, изгнанники, упыри,
Безглавая нечисть, в дождливой ночи вопящая до зари,—
поймите: удача, беда — случайных событий игра.
Когда ж подойдет избавленья пора
к душе неприкаянной, чуждой добра?..
Иные блаженствуют в царстве мечты, за пологом орхидей.
Живут, как будто у феи Луны, — немало таких людей.
Но реки и горы порой взрывают мнимый покой,
И мечутся жалкие души с тоской
листвою сухой — листвою людской…
Вознесся к тучам высокий дворец, поют под мостами ручьи,
Но ваза разбита и сломан браслет, и эти хоромы — ничьи!
Здесь были веселье и блеск, чего же больше желать?
Покойный хозяин любил пировать,
но некому кости его подобрать.
Печально существовать без огней, без благовонных свечей.
В недоуменье густой родомирт, в недоуменье ручей.
Расслабились ноги давно, расслабились руки… А жаль!
Но с каждой ночью все горше печаль,
и прежняя сила вернется едва ль!
А эти, в шапках высоких и в шелке пышных одежд!..
Пылает на кисточках красная тушь — источник беды и надежд.
Вот-вот от книг мудрецов у них разорвется сума.
Ночами о Чжоу лопочет им тьма,
с рассветом по И они сходят с ума…[1551]
Чванливы они, и злобою к ним полны людские сердца.
Безвинно загубленных ими людей число растет без конца.
За тысячу им золотых не откупиться, поверь!
Давно заросла травою их дверь,
и прахом пошло богатство теперь.
Ни в прошлом, ни в будущем нет у них ни близких друзей, ни родни.
Никто не подаст им чашки воды. Презренны и нищи они.
Уныло бродит душа, — былое счастье прошло,
Грехи придавили ее тяжело,
мешает спасенью свершенное зло.
А этот безумец, ведущий войну, — свирепому тигру под стать;
Не сердце живое в груди у него — одна войсковая печать!
Рождает он бури и гром, победой себя веселя;
Под пеплом и пылью бесплодна земля,
и трупы везде устилают поля.
Но вот неудача: пронзила стрела, шальная пуля нашла.
Растерзана плоть, проливается кровь, к душе подбирается мгла…
У края каких же морей, в какой придорожной пыли
За тысячи ли от родимой земли
безвестную горстку костей погребли?
И солнце сокрылось, и ветер кричит, и скорбно глядят небеса.
На мир опускается траурный мрак, смолкают живых голоса…
Родные сюда не придут сквозь джунгли, звериной тропой,
Одни лишь осенние тучи толпой
над павшим поплачут в печали скупой.
А есть и такие, кто деньги копил, чтоб всюду прослыть богачом,
Готов недоесть, недопить, недоспать, и жизнь ему — нипочем!
Но не осталось друзей, ни даже родных — никого…
Он денег хотел, он добился всего,
и только наследников нет у него.
Когда же покинул он солнечный свет, печаль и не глянула вслед.
Богатство — облако: вот оно здесь, и вот его словно и нет!
Текли к нему деньги рекой от многого множества дел,
Когда же покинул он здешний предел —
с собой даже донга[1552] взять не сумел!
Соседи смотрели на тело его, но плакать они не могли.
Бамбуковым лыком баньяновый гроб связали — поволокли.
Лишь ветры тоскуют в полях и жалобно плачут навзрыд…
Но кто ароматы ему воскурит,
кто чашей с водою его одарит?
Иные, к почестям устремясь, предавшись безумным мечтам,
За славой отправились в город большой, остались пожизненно там,
Но годы идут и идут… И где уж по дому взгрустнуть?
Но трудно одною ученостью путь
к богатству пробить и успехом блеснуть!
Как холодно на постоялом дворе, где смерть он встретил свою!
Зачем он покинул жену и детей в далеком, милом краю?
Зарыли его кое-как, в земле уложив ничком…
Кому был он дорог или знаком
в чаду городском, кипенье людском?
Здесь многие плачут у свежих могил, и только к нему не пришли.
Томится и страждет унылая тень вдали от родимой земли.
Скорбит на чужбине душа, тоскует и стонет она.
Хотя бы свеча загорелась одна!
Но нет… Лишь луна сквозь тучи видна.
А этот в далеких и бурных морях куда-то бесстрашно плывет.
И ветры, раздув облака-паруса, уносят скитальца вперед,
но буря потопит ладью — и резвый окончится бег,
И в чреве акулы такой человек
подобье могилы отыщет навек.
Бродячий торговец плетется едва сквозь холод, и ветер, и тьму.
Бамбук коромысла за столько лет плечо намозолил ему,
а небо висело над ним, то зноем, то ливнем глуша…
По горным дорогам, к ночлегу спеша,
поныне скитается эта душа.
Иной, по несчастью, в набор угодил — и вот, зачислен в войска,
Оставил дом, покинул семью, — нет выхода из полка.
Тоскует и мается он; вот-вот попадет под арест,—
И рис из бамбуковой трубки он ест
вдали от привычных, насиженных мест.
В лихую годину людей, словно сор, метет роковая метла.
Вся разница — пуля ударит в упор, настигнет случайно стрела…
Нечистая сила вопит, и горы встают на дыбы,
И к черному небу несутся мольбы,
и больно, что нет справедливой судьбы.
Где счастье девичье, что прахом пошло, как продали дом с молотка,
И юность увяла и умерла для жизни луны и цветка?..[1553]
Под старость нет ни семьи, ни дома в сельской тиши.
Угрюмые джунгли — и те хороши
для этой загубленной, жалкой души!
Жила — и терпела мученья она; когда ж наконец умрет,
То кашу из листьев баньяна опять за гранью могилы найдет.
О женское сердце! За что тебя заточили в тюрьму?
О женское счастье! Зачем, почему
отравлено ты — не постигнуть уму!
А этот всю жизнь под мостом ночевал и спал на холодной земле,
Иссох от поста, подаянья просил, мечтал о еде и тепле.
Нам жгучая жалость о нем теперь неумолчно твердит:
Подачками жил он, забит и забыт,
и возле проезжей дороги зарыт.
А этот бедняк, ни за что ни про что попавший в застенок сырой!
В циновку труп завернули его дождливой полночной порой…
Никто не доставит семье последнюю скорбную весть,—
Одна лишь надежда печальная есть,
что в жизни другой обелят его честь!
А сколько беспомощных малых сирот! Как маются горько они!
В недоброе время, видать, родились, — остались на свете одни.
И некому их приласкать и вытереть слезы с лица.
«О-о!» Этот крик пронзает сердца…
«О-о!» Ни матери нет, ни отца!
А этот в горной реке утонул, монахами не отпет,
Тот с пальмы свалился, словно орех, и шею сломал и хребет,
а этот в колодец упал, когда оборвался канат,
А тот огнем на пожаре объят,
и вот — горит от макушки до пят…
А этим — от яда коварной змеи погибель была суждена,
А те угодили на волчьи клыки, на бивень могучий слона,
а этот детей не взрастил — и держит пред Буддой ответ.
Дурному отцу — прощения нет,
он должен брести по лестнице лет.
А этот, исхлестанный злобной судьбой, лазейке обманчивой рад,
На мост в преисподнюю смело шагнул — и нет ему ходу назад…
У всякого участь своя, несхожая с долей других,—
Но где же души бездомные их?
В каких они странах и в безднах каких?
Чей дух заблудился в дремучих кустах, на диком, чужом берегу?..
Кто в горных ущельях, над быстрым ручьем, ютится в камнях и снегу?
Кто бродит по зарослям трав, кто бродит в джунглях ночных
По козьим тропинкам, на скалах крутых,
в стенах городских, вдоль улиц пустых?..
Кто в доме прижился незримо для нас иль в пагоде Будды, в углу?
Кто бродит по храму в полуночный час, кто скорчился там, на полу?
Кто стонет, как ветер ночной, шагая сквозь бурелом,
Кто в темных полях, то ползком, то бегом,
без цели, без срока блуждает кругом.
При жизни терпели они без конца страданья, гнетущие плоть,
Мечтали наполнить впалый живот, и дрожь не могли побороть,
и спали на стылой земле, укрывшись туманом ночным,
И вот — проплывают, как облачный дым,
над здешней тропой, к воплощеньям иным.
Услышав крик петуха на заре, поспешно летят они прочь,
А лишь отпылает кровавый закат — встречают новую ночь,
несут они малых детей, бессильных ведут стариков…
Поймите! Жребий ваш тоже таков —
быть призрачным полчищем в смене веков!..
Молите же Будду, чтоб вас Он забрал в прекрасный, заоблачный край,
Своим ореолом тьму разогнал, приблизил сияющий рай,
чтоб мир на земле наступил, пришел с четырех сторон.
Да смоет Он горе! Да вытравит Он
всю ложь и неволю, все распри племен!
Мы просим Его, кто свят, вездесущ, нас, бренных и грешных, спасти,
Мы молим Его повернуть Колесо ко всем сторонам десяти.
О Тиеу Зиен[1554]! Защити! Дорогу найти помоги!
В безвыходной тьме, где не видно ни зги,
направь своим знаменем наши шаги!
Неустрашимый, великий, как мир, яви милосердье твое!
Вот палочек стук в монастырских стенах — прозренье и забытье…
И вот, все живое вокруг… Да кто же такие они,
Мужчины и женщины? Им поясни,
что скупо отмерены краткие дни.
Ведь жизнь быстротечна, как время, как сон, и все в ней —
слепая тщета,
И сказано нам: десять тысяч вещей — лишь майя, ничто, пустота.
Пусть Будду любой из людей несет в своем сердце сквозь тьму,
Сквозь муку, и горе, и страх, и тюрьму —
и станет нирвана наградой ему!
Творящий добро — слово Будды несет. Пускай это чаша с водой
Иль с рисовой кашей, которую ты принес угнетенным бедой.
Ведь говорят неспроста: бесценному слитку равна
Рубаха, что нищему в помощь дана.
Да будет ступенькою к небу она!
Вовеки блажен пришедший сюда, в себе побеждающий зло!
Любое даяние — благо, пускай оно бесконечно мало,
но станет огромным оно, коль примет его Божество.
Мы молим: пусть Будда разделит его
меж сирыми, не обойдя никого.
И мы не горюем, что все — лишь прах, что жизнь — улетающий сон.
Великий Будда заботлив и добр, могуч и всемилостив Он.
Мы славим на этой земле Того, кто вовеки таков,
Мы — племя бесчисленных учеников,
шагающих ввысь по ступеням веков.
Ознакомительная версия.
