Если лгу — пусть накажет меня Аллах, пусть рассыплет он сыпь на моих щеках, пусть глаза мои он наполнит гноем, пусть покроет он зубы мои желтизною, пусть он сделает локоны лысиной голой, розу щек моих свежих — увядшей и блеклой, серебро моей кожи — серой золой, свет улыбки моей — беспросветною тьмой, аромат моих уст — зловонием скверным и луну лица моего — ущербной!
Но мальчик воскликнул:
— В огне геенны я скорее гореть соглашусь, только клятвой такою в жизни не поклянусь! Пусть лучше уж кровь моя прольется — ведь подобной клятвой никто не клянется.
Но старик настаивал, чтобы мальчик слово в слово все повторил, чтобы тягостность этой клятвы он сполна бы вкусил. И все разгорался их раздора костер, и на дороге их примирения вырастал за бугром бугор.
Мальчик своим упорным отказом душу вали похитил сразу. Овладели желания сердцем вали, у него и разум и волю отняли. Так любовь, его полностью поработившая, и страсть, сластолюбие в нем разбудившая, подсказали вали исподтишка вызволить мальчика из рук старика, от смертельных силков его избавить и силки другие ему расставить. И вали тогда сказал старику:
— Хочешь ли ты поступить благородно и, как мусульманину подобает, дело свершить богоугодное?
Старик попросил:
— Проясни свой намек, чтобы я поступить по воле Аллаха мог.
И вали сказал ему:
— Не молви больше ни слова, а сотню мискалей[73] возьми отступного. Часть этой суммы я тебе выплачу сам, остальное — соберу с людей и отдам.
Старик согласился:
— Ну что ж, давай! Только сло́ва, смотри, не нарушай!
Вали двадцать мискалей ему отсчитал и своим помощникам приказал, чтобы каждый расщедрился — и стар и млад; так набрали мискалей пятьдесят.
Тем временем ночь разорвала одежды дня и заставила щедрость распрячь своего коня. Тогда к старику обратился вали:
— Возьми ту часть, что сегодня собрали. Завтра я потружусь — и сумму эту ты сполна получишь звонкой монетой.
Старик сказал:
— Пусть так, но с условием, что эту ночь он со мной проведет: я сторожить его буду строго, меня уж никто не проведет! А наутро, когда я долг получу, как ты обещал, монетою звонкой, вот тогда я его отпущу, освободится яйцо от цыпленка[74]. Он будет считаться ни в чем не повинным отныне, как волк неповинен в убийстве Якубова сына[75].
Вали ответил:
— Я на это готов согласиться, такое условие мне годится!
Сказал аль-Харис ибн Хаммам:
— Я услышал доводы старика, достойные славного мудреца, и мне показалось, что я узнаю черты знакомого мне лица. Когда в темном небе звезды зажглись, а люди все по домам разошлись, поспешил я к вали во двор, со стариком повел разговор:
— Скажи, ты и вправду Абу Зейд или это мои пустые домыслы?
Он воскликнул:
— Да, Аллахом клянусь, тем, кто сделал ловлю дозволенным промыслом!
Я спросил:
— А что за мальчик с тобой, сводящий с ума своей красотой?
Абу Зейд отвечал:
— Это мой сынок, для таких, как наш вали, надежный силок!
— Красота его — отцу отрада. Неужель для обмана ее использовать надо?
— Если б кудри его не пленили вали, не видать мне пятидесяти мискалей!
Потом сказал:
— Не уходи, давай эту ночь мы с тобой просидим и разговорами до утра жажду общения утолим. Ведь завтра с рассветом я эту обитель покину, а вали оставлю раскаянье и кручину.
Так ночь я провел с приятным соседом среди ароматных садов беседы. Лишь края небес зарей осветились, Абу Зейд и мальчик со мною простились и оставили вали гореть в огне сожаления, испытывать тягостные мучения. А когда Абу Зейд тайком со двора выходил, он письмо запечатанное мне вручил:
— Отдай его вали, ради бога, как только заметят, что мы сбежали, и в доме начнется тревога.
Но, словно аль-Муталяммис[76], письмо я открыл украдкой; я полагаю, что вали читать его было б несладко:
О покинутый, дважды обманутый вали!
Мы и деньги, и разум твой разом забрали!
И теперь ты в раскаянье пальцы кусаешь:
В двух потерях утешиться сможешь едва ли!
Ты растратил казну, повинуясь соблазну, —
Так за это безумца казнить не пора ли?
Не тоскуй, о влюбленный! Без пользы мы ищем
След того, что навеки уже потеряли!
Ты горюешь сильнее, чем те мусульмане,
Что скорбели над гробом Хусейна ибн Али[77],
Но зато приобрел ты и мудрость и опыт —
То, что люди разумные вечно искали.
Впредь не будешь так слепо страстям подчиняться —
Рассуди, на газелей охота легка ли?
Знай, не всякая птица в силки попадает,
Если золотом даже ее соблазняли!
Часто людям казалось: близка их добыча,
Но лишь туфли Хунейна[78] они добывали!
Не любуйся на молнию: так уж бывало —
Смертоносные громы за ней громыхали!
И удерживай взор от соблазна и страсти,
Ибо страсти порочны, противны морали.
А начало всех бедствий таится во взорах:
Ведь всегда они страсти в сердцах порождали!
Говорит рассказчик:
— Я, прочитав, разорвал на клочки Абу Зейда насмешливое посланье. Не знаю, поносит обманщика вали или нашел ему оправданье?
Перевод А. Долининой
Савская макама
(одиннадцатая)
Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:
— Сердце мое ожесточилось — видно, от странствий оно утомилось, и, в Саву[79] приехав, я его врачевать решил по завету пророка — посещеньем святых могил. И когда я пришел в обитель печали, туда, где в земле истлевшие кости лежали, я увидел толпу людей у могилы открытой и тело, которое вот-вот в могилу будет зарыто. Размышляя о возвращенье к Аллаху, подошел я на похороны взглянуть, вспоминая родных и друзей, кого провожал я в последний путь! А когда свершился обряд погребения, когда замолкли слова сожаления, некий старец с посохом странника взошел на холмик земли, но лица его мы разглядеть не могли, ибо голову он закутал плащом (что в этом кроется хитрость — я не ведал еще). Он сказал:
— Зрелищем сим поучайтесь, благочестивые! Засучив рукава трудитесь вы, нерадивые! Призадумайтесь, о беспечные, как ваши дни бегут быстротечные! Почему не печалит вас погребение ваших родных? Почему вы печетесь лишь о делах земных? Почему превратности времени вас не тревожат? И мысль о грядущей смерти не гложет? Или ваши глаза не плачут о кончине близких людей и уши не слышат грустных вестей? Или потеря друга нисколько вас не страшит и плач о погибшем трепета вам не внушит?
Ты на кладбище мертвого провожаешь, но в этот миг о мирском помышляешь. Вот ты присутствуешь при погребении, а в мыслях твоих одни развлечения. Ты любимого друга оставляешь червям на съедение, а сам предаешься постыдным увеселениям. Потеряв жалкий грош, ты от горя волосы рвешь. Неужели это снести тяжелей, чем потерю милых друзей? Ты безутешен, коль терпишь нужду и лишения, — почему же, близких лишаясь, ты всегда найдешь утешение? Вашему смеху теперь и гибель родных не помеха, но в день воскресения будет вам не до смеха. Вы идете за гробом гордой походкой. Одумайтесь! В день расчета гордость — товар не ходкий!
Вы отворачиваетесь от беды, чтобы вдоволь наесться вкусной еды. Не хотите вы слушать плакальщиц скорбный стон — слаще для вас чаши веселый звон. Вы о тех не горюете, кто под землею лежит, словно сами избавлены от тяжелых могильных плит. Вы не хотите думать о смертном часе своем, словно уверены, что с судьбою поладите вы вдвоем, словно есть у вас от ангела смерти защита, словно души у вас от огня надежно укрыты. Но нет! Зря вы об этом мечтаете! Нет и нет! Скоро вы все узнаете!
Затем он продекламировал:
О не знающий сомненья
Раб порочного влеченья!
Долго ль будешь в заблужденье
Ты ошибки совершать?!
Иль не ведаешь порока
И не ждешь расплаты срока,
Иль суровому уроку
Уши не хотят внимать?
Разве грозные седины
И жестокие морщины
Не предвестники кончины?
Страсти следует унять!
Меж друзей бесстыдно льстивых
Ты ступаешь горделиво,
Усмирив добра порывы, —
Истины не хочешь знать.
Сколь дурны твои деянья,
Сколь безнравственны желанья!
Ты не веришь в наказанье,
Что за гробом будет ждать!
Если ты прогневал бога —
Ты тревожишься немного:
У тебя одна тревога —
Строгий счет деньгам держать!
Для себя сочтешь похвальным
Ты прикинуться печальным
У носилок погребальных —
И спокойно будешь спать.
Но покинешь сразу ложе —
Радость сердце растревожит, —
Если ты случайно сможешь
Звон динаров[80] услыхать!
Пренебрег ты мудрым мужем —
Знать, совет его не нужен;
Лишь с обманщиком ты дружен,
Самому себе под стать.
Ложь и хитрость в ход пускаешь,
Ловко душу ублажаешь
И о смерти забываешь,
Но ее не избежать!
Ты кровавою слезою
Будешь плакать над собою:
В час расплаты не укроют
Ни отец, ни брат, ни мать!
Кто же о тебе потужит?
Будешь стыть в могильной стуже.
Дом ушка иголки у́же —
В нем останешься лежать!
Нет, никто не пожалеет!
Кости под землей истлеют,
Остальное все успеют
Черви жадные пожрать.
В день Суда ты будешь поднят:
Прозвучит приказ господний,
Ляжет мост над преисподней,
Чтобы души испытать[81].
Сколько мудрых оступилось,
Сколько их с дороги сбилось!
Как они не научились
Поучению внимать?!
Так поторопись, невежда,
Сбрось величия одежды,
К богу обрати надежды,
Праведным старайся стать!
Не пленяйся ты судьбою,
Хоть мягка она с тобою:
Станет лютою змеею
Яд смертельный извергать!
Легкой не гордись удачей —
Что она для счастья значит?
Научи свой нрав горячий
Злое слово удержать.
В горе помоги несчастным,
Не останься безучастным —
Ты подумай, как прекрасно
Неимущему давать!
Будь же щедрым без оглядки,
Скупости забудь повадки,
Не горюй при недостатке,
Не стремись приобретать!
Ты порока опасайся,
Против низости сражайся
И в людских делах старайся
Что разорвано — связать!
Так ступай стезей смиренной,
Не прельщайся миром бренным
И готовься постепенно
Перед господом предстать!
Призадумайся об этом
И внемли моим советам.
Озарен ты правды светом —
Так не возвращайся вспять!
Говорит аль-Харис ибн Хаммам: