Женитьба шута
Поговорка «шут женился на блуднице» популярна на Среднем Востоке (ср. русск. «рыбак рыбака видит издалека»). В данной притче шут – символ человеческого духа, который напрасно ищет Истину в рациональном постижении мира. Девятикратная попытка шута удачно жениться намекает на поиски Истины в тварном мире: число «девять» в суфизме означает разрозненность и множество. В то же время это – число человека, Адама, стоящего на грани Мира Единства и Мира Разделенности. Таким образом, девятка – символ недостаточности чисто человеческих средств познания. Лишь обратившись к иррациональному, экстатическому, способу восприятия действительности («женившись на блуднице», т. е. перевернув все прежние ценности), дух человека обретает Истину. Блудница – десятая жена шута; число «десять» в суфизме означает приобщение тварного мира, множественного и расщепленного, а также человеческого разума – «девятки» – к Единству Божьему – Таухид.
Д. Щ.
Женитьба шута
Спросил правитель: «Для чего жениться
Тебе, о шут мой, на такой блуднице?
Да я тебя, едва лишь захочу,
С девицей непорочной обручу!»
А тот: «Я девять раз успел жениться,
Брал за себя девицу за девицей, —
Но каждая девица, в свой черед,
В блудницу превращалась через год!
Теперь задумал я остепениться:
Быть может, будет мне верна блудница?
С умом я пропадал, судьбу кляня...
Быть может, глупость выручит меня?»
Слепец в суфийской традиции обычно символизирует слепца духовного, на которого непрестанно сыплются всевозможные беды, в данной притче олицетворенные в образе собаки (ср. библейское: «...Не знаешь, что ты несчастен и жалок, и нищ, и слеп, и наг» – Откр. 3, 17). Старание «урезонить» неблагоприятные внешние обстоятельства столь же бессмысленно, как попытка умилостивить злую собаку. Для исправления обстоятельств своей жизни духовному слепцу необходимо одно: прозреть.
Д. Щ.
Пес и слепец
Пес на слепца бросался, с визгом лая,
Как видно, искусать его желая.
Бежал слепец и палкой защищался,
Но лай надрывный всё не прекращался:
Пес нападал, победу торжествуя.
Решил слепец пойти на мировую —
И бросил палку, чтобы подольститься
К врагу: «О ты, султан в глазах лисицы,
О ты, великий лев в глазах оленя,
Я ль – цель твоих несытых вожделений?
Иль мало на земле зверья любого,
Что ты напал на странника слепого?
И горный тур, и серый заяц рад,
Что на меня упал твой хищный взгляд!»
Всадник – образ греховной природы человека, внушающей страх и вызывающей отчаяние, на первый взгляд – непреодолимой. Однако стоит лишь «вооружиться» против греха и противостать ему, как он на поверку оказывается весьма слабым: «Хоть внешне я страшен, но внутренне слаб». Эта история – как бы наставление мюриду, вступающему в борьбу со своим нафсом.
Д. Щ.
Ужасный наездник
Какой-то наездник народ ужасал,
Повсюду свирепые взгляды бросал,
Размахивал грозно мечом, и притом
И латами страшно гремел, и щитом.
Но с вызовом юноша некий взглянул
И, встав пред наездником, лук натянул.
И тот вдруг сказал: «Я покорный твой раб,
Хоть внешне я страшен, но внутренне слаб.
Пусть меч я ношу, и копье, и пращу, —
Пред силой, как женщина, я трепещу!»
А юноша храбрый в ответ говорит:
«Едва тебе жизни не стоил твой вид,
Ведь я, опасаясь подобных верзил,
Едва тебя насмерть стрелой не сразил.
Но если ты молишь: „Помилуй, не тронь“, —
Зачем этот меч и к чему этот конь?!»
В этой притче горный козел символизирует разум (находящийся «на вершинах» бытия – «средь уступов и скал»). Однако, когда разум затмевается животной страстью, его носитель подвергается риску пасть жертвой собственных злых инстинктов, которые подстерегают его, как «лучник коварный».
Д. Щ.
Горный козел
Жил горный козел средь уступов и скал,
Он с камня на камень над бездной скакал.
Так ловко он прыгал, что лучший стрелок
Настичь его острой стрелою не мог.
Но вдруг он заметил козу меж камней,
И взором тотчас приковался он к ней.
Опасности все заслонила коза —
И разум ослеп, и не видят глаза.
Вот он за козой устремиться готов,
А лучник коварный уж чует улов:
Он зорко следит за смятеньем козла,
И вот уж рука его лук напрягла...
...Кто разум теряет, тот в миг этот злой
Бывает настигнут смертельной стрелой.
На внешние страхи спокойно смотри:
Опаснее то, что грозит изнутри.
Притча может рассматриваться как аллегорический диалог между суфийским учителем ( муршидом), который достиг высокой степени духовного совершенства («Мой взор возвысил всемогущий Бог, // Чтоб я препятствия предвидеть мог»), – и учеником, только еще вступающим на мистический путь познания ( тарикат) и удивляющимся прозорливости своего наставника.
Д. Щ.
Верблюд и мул
Мул жаловался рослому верблюду:
«Куда я ни пойду – везде мне худо:
То я на шип наткнусь среди дороги,
То я споткнусь, то подкосятся ноги,
И упаду я, и ударюсь больно,
Меж тем как ты везде шагаешь вольно,
И ноги у тебя не устают.
Но почему? Поведай мне, верблюд!»
Верблюд ему ответствовал: «О мул!
Я вдаль гляжу, тебя же рок согнул.
Дано мне зреть конец своей стези,
А ты не видишь камушек вблизи.
Мой взор возвысил всемогущий Бог,
Чтоб я препятствия предвидеть мог.
А ты своим понурым, сонным взглядом
И яму не заметишь, встав с ней рядом,
Как птицы, что зерно клевать готовы,
Не замечая сети птицелова...»
Странник в рассказе символизирует носителя вышнего благословения (барака), которое при определенных условиях может снизойти на гостеприимного хозяина. Однако проницательный гость-суфий распознаёт истинное отношение к себе: об этом под покровом ночи (символ духовной темноты, невежества) сообщает ему нафс(эгоистическая природа) хозяина, выведенный в образе его жены. Вышнее благословение (в образе таинственного Божьего посланника – Хызра) минует обитель показного гостеприимства.
Д. Щ.
Гостеприимство
К хозяину в дом некий странник пришел,
Он был обогрет и усажен за стол.
Хозяин шепнул потихоньку жене:
«Ему постели ты поближе к стене,
А мы разместимся с тобой у дверей,
Но ты из гостей возвращайся скорей!»
Хозяйка к соседке на праздник ушла
И там до полуночи ела-пила,
А странник, нелегкий проделавший путь,
На ложе у двери прилег отдохнуть:
Хозяин ему постеснялся сказать,
Чтоб он перелег на другую кровать.
Жена же в гостях напилась и наелась,
Во тьме возвратилась и сразу разделась,
И, не различая, кто где, – вот дела! —
На ложе не к мужу, а к гостю легла.
Прижалась и в ухо ему зашептала:
«Был ливень такой, что дороги не стало,
Которой бы с первой зарей, в добрый час,
Наш гость-надоеда ушел бы от нас!
Над нами, как тень неоплатного долга,
Его пребыванье нависло надолго!»
Тут гость, как ошпаренный, с ложа вскочил:
«Да чем огорчил я вас, чем удручил?!
Уж лучше бродить мне без сна и покоя
В ночи под грозою, чем слушать такое!»
И, как ни взывали те люди к нему, —
Он тотчас собрался и канул во тьму...
...А те, свою жизнь доживая в печали,
Всех странников в доме своем привечали,
Всечасно у Бога прощенья прося
И скорбь о грехе своем в сердце нося.
Обрушится ливень, гроза ли случится,
Им мнится – тот странник у двери стучится:
«Я – Хызр, посетивший однажды ваш кров,
Неся благодать от Владыки миров!..»
Притча учит, что путь к настоящей любви лежит через преодоление всепоглощающего эгоизма, свойственного духовно не возрожденному человеку («ты любишь себя, восхищенный собой»). Даже для того, чтобы по-настоящему «увидеть» другого человека и понять, что он настолько же реален, как и ты сам («я рядом, очнись»), необходимо разрушить «крепкую стену» своей агрессивно-неприступной самости. В еще большей мере сказанное относится ко взаимоотношениям между человеком и Богом («ты сам – та преграда»).
