— О миражи, обманно манящие, о каменья, лживо блестящие! Откуда эти сомнения без стыда и стеснения? Словно хочу я от вас золота целый мешок, а не ткани жалкий кусок! Словно прошу покрывалом Каабу[146] покрыть, а не саван — покойника похоронить! Позор тому, чьи руки будут сухими[147], а скалы останутся нагими!
Роса красноречия была на его устах и привкус горечи — и его пространных речах. Уделил ему каждый сколько мог — от своей бедности жалкий клок, боясь, что после росы его красноречие ливнем польется и тогда уж нам плохо придется.
Сказал аль-Харис ибн Хаммам:
— Этот проситель стоял позади, за мною, скрываясь от глаз моих за моею спиною. Друзья отвалили ему подарков полную меру, и я захотел последовать их примеру: снял перстень с руки, обернулся, на просителя оглянулся и глазам своим поверил с трудом: это был серуджиец, что давно мне знаком. Догадался я, что его рассказ полон лживых прикрас, что силки он искусно раскинул для нас. Но я не стал его выдавать, пред всеми пороки его обнажать, бросил перстень ему — мое приношенье — и сказал:
— Это плакальщицам на угощенье!
Он воскликнул:
— Аллах да пребудет с нами! Пусть не погаснет твоего благородства пламя!
Потом, как обычно, прощаясь, заторопился и прочь напрямик пустился. А мне захотелось узнать наконец, что у него за мертвец. Разжег я поспешности огонь и пустился бежать, как резвый конь. Пробежал я сколько летит стрела[148], и добыча от меня не ушла: Абу Зейда мне удалось найти и, ухватив за одежду, удержать его на пути.
Я сказал:
— Клянусь Аллахом, от меня не найдешь защиты, пока не покажешь, где твой мертвец, одеждой прикрытый.
— Взгляни! — спокойно сказал греховодник старый и приспустил свои шаровары. Я воскликнул:
— Погубит тебя Аллах, бесстыдный злодей! Как ты смел обмануть достойных людей?
И побрел я к друзьям обратно, как разведчик, добывший весть неприятную. Рассказал им честно все, что узнал, не приукрашивал и не скрывал. А друзья мои долго хохотали и злосчастного мертвеца проклинали.
Перевод А. Долининой
Рейская макама
(двадцать первая)
Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:
— Когда научился я добро отличать от зла и понимать, какие последствия влекут за собою мои дела, к слушанью проповедей я пристрастился и от речей дурных отвратился, чтоб узорами добродетели разукрасить свои деяния и зашить прореху порока на их одеянии. Душе своей путь я наметил правый, погасил в ней уголь дурного нрава и, презрев дары заблуждения, стал я праведником без принуждения — в этом видел я для себя услаждение.
Чистый, без пагубных страстей, прибыл я в город Рей[149], различая четко, где правда, где ложь, какой поступок дурен, а какой хорош. Однажды поутру я увидел: бежит народ, толпа за толпой, как саранчи поднявшийся рой или словно табун скаковых лошадей, и вихрится пыль по следам людей. А бегущие призывают друг друга поторопиться, чтобы проповедью насладиться: проповедника нового славят они до небес — словно сам Ибн Самун[150] перед ними воскрес! А когда мне хочется проповедь услыхать, меня не может ничто удержать — не мешают мне ни крики кричащих, ни давка давящих. Я пустился за всеми, не зная преграды, как верблюд, приставший к чужому стаду, от людей ни на шаг не отставал, словно кто-то меня на ту же нить нанизал. Вот вижу: поток людской собрал — тех, кто велик, и тех, кто мал, тех, кто приказывает и повелевает, и тех, кто слушает и исполняет. А посредине, меж лиц просветленных, отсветом благости освещенных, старец, будто бы месяц согбенный, в одежде отшельников неизменной, а в устах его громко поученья звучат — такие, что камень любой смягчат! Этой речью полезной старец умы пленил. Вот что он говорил:
— О сын человеческий! Почему лишь обман тебя манит и радует то, что тебе вредит? И отчего твой ум развлекает лишь то, что тебя закабаляет? И сердце твое к себе привлекает лишь тот, кто тебя превозвышает? Ты за тем гоняешься, что тебя угнетает, ты о том забываешь, что полезно бывает! Одежду жадности ты надел на себя, лук вражды натянул, душу свою губя. Ты достатком дозволенным не дорожишь, от запретного не бежишь, добрым проповедям не внемлешь, поучения не приемлешь, и мечешься ты, страстям потакая, словно верблюдица слепая. К добыванию благ ты ищешь средства, тянешься к чужому наследству, гордость богатством поселилась в твоей груди, и ты не думаешь, что тебя ждет впереди. В погоне за суетным ты не ведаешь меры, стремясь насытить две ненасытных пещеры.
Подумай о том, что завтра ты будешь без помощи брошен и Аллахом отчет с тебя будет спрошен! Где лев, где газель — разве смерть разбирает? Или ты думаешь — взятки она принимает? Но нет! Не расплатишься с судьбою своей — ни денег не примет она, ни сыновей! И помогут жителям могил лишь поступки богоугодные, которые каждый на земле совершил. Лишь тому уготованы сады блаженства[151], кто поучается, ища совершенства, и тому, чья душа, поучению верная, от порочных страстей удержана. Знай: человеку вкусить придется только то, чего он своим стараньем добьется, а кто усерден в божьих делах — его усердие усмотрит Аллах[152]!
Тут старец громко стихи запел — восхваление праведных дел:
Твоей жизнью клянусь — не поможет богатство
Мертвецу под плитою могильной ограды.
Щедро деньги расходуй в угоду Аллаху —
Не лишит он тебя справедливой награды.
Ты добром отвращаешь превратности рока,
Что своими когтями терзать тебя рады.
Строит козни судьба и безжалостно губит
И великих и малых, не зная преграды.
А душа тебе только дурное внушает
И готовит тебе униженья наряды.
Ты противься душе, божий страх сохраняя,
Чтобы ввел тебя бог во врата вертограда!
В прегрешениях кайся, облей их слезами,
Словно облако, полное ливня и града!
Бойся смертного часа, приход его страшен,
Вкус его колоквинта[153] — не вкус винограда!
И дворцы и сады он заставит покинуть
И в могиле лежать среди тлена в смрада.
Торопись же исправить ошибки земные
До свершенья последнего в жизни обряда!
Солнца диск тем временем почти закатился, и к вечеру день склонился. Окруженный почтением и вниманием, кончил шейх свои назидания, и в толпе утихли рыдания. Вдруг один человек появился и к эмиру за помощью обратился против наместника чванливого, несправедливого. Но эмир поверил сплетням его врага — видно, правда ему недорога. Отчаянья полный, проситель этот к проповеднику бросился за советом. А старец, горяч и смел, тут же снова стихи запел, на эмира в своих словах намекая и его упрекая:
Дивитесь мужу, что стремился к власти,
Достиг ее — и стал несправедливым.
К источнику жестокости спустившись,
Он ею поит подданных глумливо,
И, голосу страстей своих послушный,
Закон Аллаха он толкует криво.
Ах, знал бы он, что власть его не вечна, —
Не попирал бы правду он спесиво!
И знал бы он, что каяться придется, —
К речам бы не прислушивался лживым!
О люди, подчиняйтесь властелину —
Пускай он управляет нерадиво!
Мурар[154] вы жуйте, если он прикажет,
И на колючках спите терпеливо,
Без ропота сносите все обиды,
Потоки слез пролейте молчаливо!
Зато потом над ним вы посмеетесь:
Ему судьба изменит прихотливо,
Огнем войны сожжет его коварство,
Предчувствуя в нем славную поживу,
Лишит его и власти и богатства,
Которыми гордится он кичливо.
У вас в сердцах тогда пробудит жалость
И пыльный лик, и взгляд его тоскливый.
В тот грозный день[155] вкусит он униженье,
Когда лишится слов красноречивый,
И взыщется с него за все обиды,
За все грехи воздастся справедливо.
Как с подданных он спрашивал ответа —
Так сам за все ответит он правдиво,
И будет он кусать в досаде руки
И каяться, что правил нечестиво!
Потом шейх сказал:
— О владыка! Власть, что Аллахом тебе дана, защите подданных служить должна. Ты величием своим не гордись, в ослеплении не возносись. Поистине власть как ветер, что направление часто меняет, а сан эмира как молния, что дождя нам не посылает. Поистине счастлив тот властелин, чей народ забыл про горе и страх, а тот, кто подданных попирает, будет несчастен в обоих мирах. Не будь беспечным, пренебрегающим жизнью вечной, тем, кто увлекся благами земными и не идет к блаженству путями прямыми, тем, кто с народом своим несправедлив и жесток и, став эмиром, на земле насаждает порок!
Клянусь Аллахом, господь наш за каждым шагом следит, ничего не упустит, ничего не простит! Обо всем, что ты сделал, знает Аллах: и добро и зло твои будут взвешены на весах[156], и, как ты людьми теперь управляешь, на себе все это потом испытаешь.
