Это подтверждает и рассказ о радже Бахваджрадже и его брахмане, который заставил океан служить на пиру у сыновей раджи.
Жаждавшей свидания Мах-Шакар так захотелось послушать эту удивительную историю, что она спросила:
– А как это случилось?
– Бахваджрадж, – начал попугай, – был справедливый правитель и щедрый раджа, он был украшен драгоценностями щедрости и одеяниями милосердия. Его обильные благодеяния и несравненная щедрость заставили онеметь и ослабеть языки славословов и златоустов.
Так как ни одно восхваление не могло объять его доблести,
Они разорвали бумагу, сломали перья и не говорили ни слова.
В море рода раджи было две жемчужины – два сына, в небе его семейства блистали две лучезарные звезды. На основе законов женитьбы, правил царствования и устройства свадьбы он приискал ножны для шахских клинков, заготовил обручальные кольца царственных невест. Ради свадьбы своих прекрасных сыновей – ведь для родительского глаза нет ничего радостнее свадебного пиршества, услаждающего очи, – он приказал воздвигнуть арки, украсить город и устроить пир на весь мир. Все царство он превратил в весенний сад, а город – в цветник. Луна-красильщик усердствовала в смешивании красок, мудрая планета Тир.[162] ломала перья, переписывая скрижали радости[163] Музыкантша Нахид,[164] охваченная страстью к солнцу, склонялась с небес.
Сияющее солнце, собиравшееся проститься с миром, заглянуло полюбоваться празднеством и от блеска аятов и блистания сур в той кумирне вечера пожелтело, поблекло и, дрожа, опускалось к земле. Кровожадный Миррих,[165] изготовился пролить кровь врагов пиршества. Могучий Муштари[166] душой и сердцем, как искренний друг, поддерживал собрание. Безбожный Зухал[167] чтобы не сглазить собравшихся, прекрасных, как картинная галерея, посыпал глаза свои прахом и повис на седьмой сфере неба, темный, словно лик негра. Небо открыло сотню тысяч глаз, чтобы полюбоваться, и было поражено. Свод небесный от высокомерия и гордыни одолело головокружение, головы небесных сфер пошли кругом. Башни неба от стыда перед разубранными покоями стали укрываться за крепостной стеной небес. Рука Мани[168] изнемогала, а ноги «Аржанга»[169] ослабели…
Со всех сторон головы обращены к эйвану,[170]
На шею Кейвана[171] натянута веревка.
Дела вершились от одного дворца к другому.
Все вершилось на небе, не на земле.
Парчовыми тканями цвета жасмина
Прикрыли изъяны земной поверхности.
Дождем посыпались каменья и жемчуга,
Вся земля покрылась драгоценностями.
Мелодии музыкантов звучали громко, словно барабаны счастья раджи, напевы певцов услаждали слух небесной Зухры, словно колокола правителя. Музыканты-разбойники и днем и ночью похищали души мелодиями флейт. Сладкоголосые танцоры, украшенные золотом и каменьями, плясали неутомимо. Кадила с разными благовониями горели, словно свеча собрания, словно сердца врагов. Рута, сжигаемая от сглаза, потрескивала на огне, точно кости врагов державы. Дым благовоний вздымался ввысь, будто слава раджи. Прах скорби и пыль горестей были выметены, как смута тех времен. Розовая вода передавалась из рук в руки, словно алая чаша, услаждающий душу ветерок радовал души влюбленных. Шафранного цвета вино, подобное царскому напитку, носили по кругу, и его вкус радовал души избранных. Город благоухал ароматами и благовониями наподобие лавки москательщика и цветника. Мир озарился и украсился, словно картинная галерея румийцев или китайцев, словно пиршественное собрание. Узники были выпущены, пленники освобождены. Туча милостей и великодушия изливала дождь, море милосердия и снисхождения бурлило, а людям было трудно ступать по земле из-за множества рассыпанных самоцветов и золотых монет. Их было такое великое множество, что люди стояли вплотную друг к другу и бросали вместо цветов жемчуга, а из яхонтов и рубинов уст рассыпали сахар слов. Надежды были осуществлены, а просьбы исполнены. Великие цари, прославленные эмиры, счастливые правители, простолюдины и знатные, воины и мужи державы, чужестранцы и жители страны, купцы и торговцы – все сословия людей, все жители мира присутствовали там. На этом всеобщем пиршестве горели свечи наслаждения и светильники радости, гордились и хвастались огромными дарами и щедрыми деяниями и обретали полное счастье и совершенные успехи.
Раджа был великодушен и благороден, и, согласно изречению «обладателям власти дано откровение»,[172] в его голове поселились такие мысли, в его сердце укрепилась такая дума: «Всем обитателям и жителям мира на этом пиршестве назначена доля, каждому в соответствии с положением и саном предписан подарок, всякому дано вкусить напиток милости. Если бы и море обрело свою долю в дарах, то и оно, как и другие гости моего дворца, стало бы приближенным. Если бы оно покорилось моему счастью, то было бы прекрасно, ведь море подобно падишаху, а падишах своим великодушием подобен морю, как об этом сказал поэт:
Султан по щедрости не что иное, как море.
На пиршество правителей положено звать великих мужей».
И раджа вызвал брахмана Пакдива. Тот был одним из самых приближенных его надимов, ему не было равного в искусстве любезной беседы, он был Ибн Синой[173] своего времени. Раджа велел брахману вызвать на пиршество море и дал три дня сроку и сказал:
– Если море не подчинится моему приказанию и не придет в назначенный срок на пиршество, то дозволено будет пролить твою кровь, да и на том свете ты также подвергнешься наказанию.
Несчастный брахман в ответ на требование раджи не мог ни слова вымолвить, ни довода привести или отговорку какую-нибудь. Мудрецы говорят, что приказам падишахов можно только повиноваться и соглашаться с тем, что они велят, другого пути нет, покуда на теле халат жизни, а на голове шапка существования. Ведь сказано:
Искать решение вопреки мнению султана
Все равно, что омыть руки собственной кровью.
Если он даже день назовет ночью,
То нужно ответить: «Да, вот на небе месяц и Плеяды».
Брахман подумал: «Во-первых, море – это огромная субстанция и к тому же текучая. Как же оно может явиться во дворец? На кого оно оставит свои сокровища и клады, кому доверит их? К тому же море само себе падишах. А государю по законам разума и мудрости не следует покидать свое местопребывание и оставлять его незанятым. Если бы речь шла о ручье, то я еще смог бы повернуть его и как-нибудь подвести к его величеству радже, обладателю щедрой, как океан, десницы, ибо все ручьи впадают в море. Но ведь из моря вода не вытекает, горы прочно окружают его. Как мне заставить его течь? К тому же отсюда до морского берега целый месяц пути. Да разве можно туда добраться за три дня?»
Однако бедный брахман не мог ни возражать, ни прекословить, он только размышлял про себя. Поцеловав землю перед троном, он пришел к себе домой, рассказал обо всем своей жене и заключил:
– Наверное, я совершил какой-нибудь грех или провинился в чем-либо и достоин смерти. И потому раджа поручает мне невыполнимое и приказывает то, что не под силу человеку. Под этим предлогом он хочет погубить меня.
– Хотя тебе и приписывают ум и знания и называют мудрым и проницательным, – возразила жена, – однако ты глупец и ничего не смыслишь. Ведь власть падишахов распространяется на жизнь и состояние их подданных, и он может в мгновение ока приказать казнить тебя, никого не спрашивая и ничего не опасаясь. В особенности, если дело касается человека, который не принадлежит к знати и не обладает саном. И если раджа пожелает, то он одним мановением руки может приказать убить тысячи таких оборванцев, как ты. Так что твои догадки неосновательны.
– Может быть и так, как ты говоришь, – сказал Пакдив, – но это черты легкомысленных царей, которые не задумываются о последствиях своих деяний, не стыдятся других властелинов земных и в своих поступках полагаются на навет. Но падишах, который жаждет вечной славы и жизни, вершит все свои дела на основе шариата и при вынесении наказаний предусматривает такой повод и истолкование, чтобы по светскому и религиозному закону выглядеть справедливым, чтобы ни одна душа не могла начертать на скрижали его жизни письмена несправедливости. Наш раджа в эти дни наряжен такими качествами и одет в такое платье. Многие падишахи выносят явному преступлению скрытое наказание, а утаенному проступку предписывают видимое возмездие, преступникам и предателям определяют легкое наказание, а потом измышляют какой-нибудь повод и этим завершают дело. Так поступил лев, который простил овцу, а потом придрался к малости и задрал ее.
– А как это случилось? – спросила брахмана жена.
– Рассказывают, – начал Пакдив, – что по морю на корабле плыл лев. Там же была и овца, которую он убедил в безопасности плавания и дал слово не задирать. Но как только пламя алчности льва разгорелось, и ветер голода сорвал с его глаз покров стыда, он, ради того чтобы нарушить клятву и отказаться от уговора, посыпал прахом око человечности и сказал:
