Савватий над могилой аввы Герасима, и говорит льву:
— Вот где старец наш!
И преклонил авва Савватий колена свои. Когда же увидел лев, как тот кладет поклоны, стал и сам с рыканием сильно ударять головою о землю и, вопия, испустил дух на могиле старца.
Было же сие не потому, чтобы имел лев душу словесную, но по воле Бога, пожелавшего прославить славящих Его не только при жизни их, но и после кончины и явить, в каком послушании пребывали звери у Адама, пока он не преступил заповеди Божией и не был изгнан из Рая сладости.
Спрошен был старец от некоего брата:
— Отчего я непрестанно осуждаю братьев моих?
Ответил старец:
— Оттого, что еще не познал ты самого себя. Кто себя знает, на дела братьев не смотрит.
Были в Константинополе два брата, миряне, весьма богобоязненные и много постившиеся. И вот один из них пришел в Раифо, [142] отрекся от мира и стал иноком. После пришел к нему брат его, оставшийся в миру, навестить брата своего инока. Живя у него, мирянин видит, что брат его инок вкушает пищу по девятому часу, и, соблазнившись о том, говорит ему:
— Брат, когда был ты в миру, ты не вкушал пищи до заката солнца.
Тогда говорит ему инок:
— Воистину, брат, когда я был в миру, я насыщался через уши мои; ведь пустая слава от человеков и похвала немало питали меня и облегчали труды подвижничества.
Двое любомудров пришли к старцу и просили его молвить им слово пользующее: старец же молчал. И снова любомудры приступили к нему:
— Ты ничего нам не ответишь, отче?
Тогда старец говорит им:
— Что люборечивы оба вы, вижу, а что любомудры не истинные, свидетельствую. Доколе вы будете искушаться в речах, так и не постигнув, что есть слово? Итак, вот вам дело любомудрия — непрестанно размышлять о смерти; и оградитесь молчанием и тихостию.
Город есть в Фиваиде, именуемый Лико. Неподалеку от него гора, отстоящая на шесть миль, и на горе той обитают иноки: кто в пещере, а кто в келейке.
Придя в место сие, мы явились к авве Исааку, родом фивянину; и вот что поведал нам старец:
— Тому уж пятьдесят два года, как творил я рукоделие мое, плел большую сетку от комаров. Случилось мне сплоховать, и я весьма досадовал, потому что не мог отыскать, в чем ошибка. Целый день раздумывал я об этом деле и не знал, что предпринять. И когда я так раздумывал се, входит через окно юноша и говорит мне:
— Ты ошибся, так дай мне, я исправлю.
Говорю ему:
— Уходи от места сего и не возвращайся более.
А он отвечает:
— Да ты в убыток себя введешь, коли худо сделаешь вещь-то.
— А вот уж это, — говорю ему, — не твоя печаль.
Паки молвит мне:
— Да жалко мне тебя, что все твои труды пропадут понапрасну.
Тогда я ему:
— Во зло пришел ты купно с принесшими тебя.
А он-то мне на это:
— Воистину, это ты привлек меня сюда, и ты мой.
— Что ты это, — говорю, — молвишь такое?
— Уже три воскресных дня, — говорит, — за тобою, что ты причащаешься Христовых Тайн, тая злобу на соседа твоего.
— Всё-то, — отвечаю, — лжешь ты мне!
А он:
— Не из-за толики ли чечевицы памятозлобствуешь на него? Я же есмь дух памятозлобия, и отныне ты мой.
Услышав сие, побежал я из келейки моей к брату, и поклонился ему в ноги, и примирился с ним; возвратясь же, нашел, что бес спалил и сетку от комаров, и циновку, на которой клал я поклоны, злобствуя на примирение наше.
Пришли мы к отшельнику авве Иоанну, прозванному Рыжим, и рассказал он нам со слов аввы Иоанна Моавитского.
Была во святом граде инокиня, весьма благочестивая и преуспевшая в служении Богу. И позавидовал деве диавол, и влагает юноше некоему сатанинскую страсть к ней. Дивная же оная дева, усмотрев козни беса и сожалея о юноше, берет в корзинку толику моченых бобов и отходит в пустыню. Так она и юноше устроила свободу от соблазна и спасение души, и себе готовила несмущаемое житие в пустыне. Но через много времени, дабы не осталось неизвестным добродетельное ее жительство, по изволению Божию видит ее некий отшельник в пустыне у святого Иордана и говорит ей:
— Амма, что делаешь ты в пустыне этой?
Она же, ища скрыть от отшельника свой подвиг, говорит ему:
— Прости меня, я сбилась с дороги; но сотвори мне милость, отче, и Господа ради покажи мне ее.
Он же, свыше узнав о жизни ее, говорит ей:
— Поверь мне, амма, не сбилась ты с дороги и не ищешь дороги; ведая же, что ложь от диавола, скажи мне всю правду, чего ради пришла ты сюда.
Тогда говорит ему дева:
— Прости меня, авва; юнец некий соблазнился о мне, и сего ради удалилась я в пустыню сию, рассудив, что лучше умереть здесь, нежели быть для кого преткновением, как и у апостола сказано.
Снова молвит ей старец:
— Сколько же времени прожила ты здесь?
Она же говорит ему:
— По благодати Христовой, семнадцать лет.
И еще отшельник вопрошает ее:
— Чем же ты кормишься?
Она же, показав корзинку с мочеными бобами в ней, говорит отшельнику:
— Вот эта самая корзинка, которую ты видишь, со мною вышла из города, и была в ней малая сия толика бобов; Бог же оказал мне, недостойной, такое промышление, что столько времени вкушаю от них, их же не убывает. И еще знай, отче, как покрывала меня благость Его: все семнадцать лет не видел меня ни единый человек, разве только один ты ныне; я же всех видела.
И, выслушав сие, отшельник восславил Бога.
Сказывали нам о иже во святых авве нашем Аполлинарии, папе Александрийском, что был он весьма милосерден и сострадателен; пример же тому приводили вот какой.
Был в Александрии некий юноша, сын первых в городе людей; когда же родители его скончались и много оставили ему, в кораблях и золотом, он не был успешен в
