был прохладен, и мы шли по направлению к востоку.
В понедельник двадцать второго Зу-л-Хидджэ [254] мы прибыли в Таиф; от Мекки туда около двенадцати фарсахов. Таиф — местность, расположенная на вершинах гор. В Хурдаде месяце там было так холодно, что приходилось садиться на солнце, а в это же время в Мекке были в изобилии дыни Город Таиф — городок с прочной крепостью, маленьким базаром и небольшой мечетью. Там есть проточная вода и много деревьев гранатовых и фиговых. Неподалеку от этого городка находится гробница Абд-Аллаха ибн-Аббаса, [255] да помилует его господь. Аббасидские халифы выстроили там огромную мечеть, в углу которой, по правую руку от мимбара и михраба, и находится могила. Народ выстроил возле этой мечети дома и поселился там.
Когда мы выехали из Таифа, нам пришлось ехать через горы и ущелья; повсюду были маленькие крепостцы и деревеньки. Посреди скал мне показали маленькую разрушенную крепостцу; бедуины говорили, что там жила Лейла. Рассказ о Лейле и Меджнуне [256] чрезвычайно удивителен.
Оттуда мы проехали к замку, называемому Мутар, от Таифа туда двенадцать фарсахов. Оттуда мы проехали в местность, называемую Сурейя; там было много плантаций финиковых пальм. Поля там орошают колодезной водой при помощи гидравлических колес. В этой местности, как утверждают, нет ни правителя, ни султана, повсюду живут независимые вожди и начальники. Жители занимаются грабежом и убийством и постоянно ведут междоусобные войны и распри. От Таифа туда считают двадцать пять фарсахов. Выехав оттуда, мы приехали к крепости, называемой Джаз; там, на протяжении полуфарсаха, было четыре замка; мы остановились около самого большого из них, называемого Хисн Бени Нумейр. Там изредка попадались финиковые пальмы. В Джазе был дом того самого человека, у которого мы наняли верблюда. Мы провели там пятнадцать дней, потому что не было хафира, [257] который мог бы провести нас дальше.
У бедуинов в этой стране каждое племя имеет свою область, где пасутся его стада; чужой человек по этой области без хафира проходить не может, так как его сейчас же схватят и ограбят донага. Поэтому, если хочешь проехать по чьей-нибудь области, нужно взять хафира от ее населения. Хафир служит проводником; его называют также и калавуз.
Случайно вождь тех бедуинов, земли которых лежали на нашем пути и которых звали Бену Су'ад, прибыл в Джаз. Мы избрали его своим хафиром. Звали его Абу-Ганим Абс ибн-аль Ба'ир. Мы отправились с ним. Какое-то племя напало на нас, полагая, что нашло дичь; всякого чужестранца, которого видят, они называют дичью. Так как с нами был их вождь, они ничего не сказали, а если б не этот человек, нас бы наверно убили. В конце концов нам и там пришлось пробыть некоторое время, так как не было хафира, который мог бы повести нас дальше.
Оттуда мы наняли двух хафиров, каждого за десять динаров, чтобы они провели нас в область другого племени. Среди этого племени семидесятилетние старики мне рассказывали, что во всю свою жизнь не ели ничего, кроме верблюжьего молока, так как в этой степи не растет ничего, кроме солоноватой травы, пригодной в пищу для верблюдов. Они даже полагали, что весь мир устроен так же. Так я переезжал от племени к племени, повсюду встречая опасности и угрозы. Однако господь благодатный, всевышний пожелал, чтобы я выбрался из всех этих опасностей целым и невредимым.
Оттуда мы приехали в местность, называемую Серба, где посреди расселин и скал были горы, круглые как купола. Я ни в одной стране не видал ничего подобного. Высота их была такова, что стрела до вершины не долетела бы. Они были тверды и гладки как яйцо, ни трещин, ни неровностей на них не замечалось. Нам пришлось проехать мимо них.
Когда мои спутники видели ящерицу, они убивали ее и ели и повсюду, где были бедуины, пили верблюжье молоко. Я не решался есть ящериц, пить верблюжье молоко тоже не мог; по дороге повсюду попадались деревья с плодами величиною в бобовину; я собрал немного этих плодов и довольствовался ими.
После бесконечных трудностей, насмотревшись на много разных вещей и претерпев много лишений, я двадцать третьего Сафара [258] прибыл в Фаладж. От Мекки туда сто восемьдесят фарсахов.
Фаладж этот лежит среди пустыни; это — обширная страна, совершенно разоренная вследствие внутренних раздоров. Когда я посетил ее, обитаемо было пространство в полфарсаха длиной и милю шириной. На этой полосе было четырнадцать укреплений. Жители их — разбойники, развратники и безбожники. Четырнадцать замков этих принадлежат двум сторонам, которые постоянно воюют и враждуют друг с другом. Они утверждали, что происходят от Асхаб-эр-Раким, о которых господь великий и преславный упоминает в Коране. [259] Там было четыре подземных канала, служивших для орошения пальмовых плантаций. Поля у них расположены выше и орошаются большей частью колодезной водой. На полях работают верблюды, а не быки, а быков я там не видел вовсе. Полей у них мало и каждый человек назначает себе в день десять сиров [260] зерна, из которых и печет себе хлеб.
От одной вечерней молитвы до другой они, словно в месяце Рамазане, едят мало, а днем питаются финиками. Я видел там прекраснейшие финики, лучше, чем в Басре или других городах. Люди эти чрезвычайно бедны и несчастны, но, несмотря на всю свою бедность, постоянно воюют и враждуют друг с другом и проливают кровь. Я видел там финики, называемые мейдун: каждый из них весит десять драхм, а косточка в середине весила не более полутора дангов. [261] Мне говорили, что они не портятся даже, если пролежат двадцать лет. Торговые сношения там ведутся на нишапурское золото.
В Фаладже я пробыл четыре месяца в положении, хуже которого трудно себе представить что-нибудь. Из мирских благ у меня были только две корзинки с книгами, а жители этой страны были люди голодные, нагие и невежественные: отправляясь на молитву, каждый обязательно брал с собой щит и меч, книг же они не покупали. Я жил в мечети, и так как у меня было немного киновари и синьки, я на стене этой мечети написал двустишие, сверху нарисовал ветку и листком разделил оба полустишия. Они увидели это, чрезвычайно удивились, и население всех замков сбежалось смотреть на эту надпись. Они сказали мне: — Если ты распишешь нам михраб в мечети, мы дадим тебе сто мен фиников. — А сто мен фиников для них представляло большое богатство, ибо в то время, когда я
