Я помню: назидание одно
Оставил мне отец давным-давно.
У водовоза старый был осел,
Чей труд был каждодневен и тяжел.
Скотину водовоз гонял весь день,
А есть давал солому, не ячмень.
Но и соломы доставалось мало,
И оставались ранки от стрекала.
Однажды даже ханский конюх грозный
Вдруг сжалился над тварью водовозной
И так сказал: «О друг мой водовоз,
Твою скотину жалко мне до слез!
Смотри, осел, кормилец старый твой,
Согнулся, словно месяц молодой».
Ответил водовоз: «Мы, водовозы,
Что получаем? Не доход, а слезы,
И не на что купить мне ячменя!»
«Дай мне осла на три-четыре дня,
Пусть отдохнет,— сказал конюший хана,—
Наестся пищи, что ему желанна!»
И к скакунам, чью холили породу,
Попал осел, всю жизнь возивший воду.
Привыкший видеть кляч в упряжках рабских,
Он вдруг увидел скакунов арабских.
Давали им ячмень, болтали пойло,
Речным песочком посыпали стойло.
Попоны красовались на конях,
И возроптал осел: «Велик Аллах,
Нет справедливости на белом свете!
Я сотворен тобой, как кони эти.
Так почему же весь свой век недолгий
Я в хомуте хожу со сбитой холкой,
Тащу арбу, шагаю с брюхом впалым,
С больной спиной, исколотой стрекалом,
Меж тем как эти кони целый день,
Хоть и не: возят воду, жрут ячмень?»
Но вдруг донесся зов трубы из дали,
И скакунов арабских оседлали,
Чтоб по полю скакать, где в бранном деле
Свистели стрелы и мечи звенели.
Ушло их много, возвратилось мало,
К вернувшимся позвали коновала,
Ножами и щипцами, как умел,
Он извлекал из них остатки стрел.
Их ноги, поврежденные мечами,
Он стягивал холщовыми бинтами.
Лежали кони на своих попонах,
И кровь струилась из боков холеных.
При виде их осел подумал: «Боже,
Пожалуй, мне на жизнь роптать негоже.
Вовек мне не давайте ячменя,
В мою арбу впрягайте вновь меня.
На этот рай, на сытое житье
Не променяю рабство я свое!»
Вбежал прохожий некий в некий дом,
Он весь дрожал, он говорил с трудом.
Спросил хозяин: «Объясни на милость,
Чем ты напуган, что с тобой случилось?
Нет на тебе лица, твоя рука
Трясется хуже, чем у старика!»
Прохожий отвечал, трясясь от страха:
«Ослов хватают всюду слуги шаха!»
«Но ты,— сказал хозяин,— не осел,
Так что же страх тебя сюда привел?»
Ответил прибежавший: «Стража зла,
Принять любого может за осла.
И люди, что с ослов сдирают шкуру,
Счесть и меня ослом способны сдуру.
И сам правитель в сем краю таков,
Что нас не отличает от ослов».
Один монах в печали и тоске
Средь бела дня шел со свечой в руке.
И некто, с кем сошлась его дорога,
Спросил монаха, удивясь премного:
«Что ищешь ты с таким усердьем странным
На торжище, по лавкам и дуканам?»
Сказал монах: «Мне нужен человек,
Ищу я человека весь свой век!»
Ответил некто: «Этого товара,
Чем надо, боле в толчее базаря!»
Сказал монах: «Хоть торжища полны
Но люди все не те, что мне нужны!»
...Мы человека всюду ищем сами,
Идущего весь век двумя стезями:
Путем Любви, что к Истине приводит,
И злобы к тем, кто этот путь обходит.
Где муж такой, в каком краю земли:
Ему бы жизнь отдать мы в дар могли.
Влез некто в сад чужой через забор
И стал срывать плоды, как жадный вор.
Сказал хозяин: «Устрашись Аллаха,
Коль предо мной не чувствуешь ты страха!»
Ответил вор: «Я ль грешен потому,
Что, божий раб, господню рву хурму?
Плоды без платы нам дарует бог,
И потому напрасен твой упрек».
Сказал хозяин: «Что ж, ты прав, быть может,
И если в мире все — творенье божье,
Я привяжу, подвластен божью гневу,
Тебя, раба господня, к божью древу!»
Так он и сделал, и тяжелой палкой
Стал вора бить, и тот взмолился, жалкий:
