Маснави (поэма о скрытом смысле) - Джалаледдин Руми

Один любитель глину пожевать...— Геофагист — символ нерадивого, обуреваемого мирскими и плотскими чувствами ученика (мурид), который потворствует своим желаниям вкусно попить н поесть и не думает о духовном совершенстве. Лавочник—наставник (муршид), который, зная о его слабости, держит его в неведении о своей осведомленности.

Почтеннейшая видит и сама: //У нас обитель скромная весьма. — Эта часть рассказа — пояснение суфийского положения о добровольной бедности. Тесная обитель — символ подлинного дервиша, в котором нет ничего, кроме бога.

Эта притча — зарисовка с натуры, жизненный казус. Рассказывая о нем, Руми не упустил случая поиздеваться над мусульманскими юристами, которые имели обыкновение носить чалмы и тюрбаны больших, чем

нужно, размеров. Собственно, величина чалмы отражала важность поста, занимаемого ее владельцем. На Востоке в чалму, как в потайной карман, прятали различные ценности, вещи и деньги. Именно поэтому ее и сорвал с головы факиха вор.

Вы ж отошли от божьего закона...— Аскет (захид) объясняет людям, что хоть высшая Реальность и ниспослала им наказание за то, что они погрязли в мирских заботах и чувственных пороках, тем не менее она милостива и милосердна, поскольку наказание выпало лишь на долю некоторых. Если же устремиться помыслами к богу, как это делает аскет, то милость божья распространится на людей. То, что люди воспринимают как недород, вызвано не физическим голодом — это голод духовный; смерть, постигшая часть людей, обусловлена болезнью духа и ослаблением веры в Высшее существо.

И стала кровью нильская вода...— Одна из десяти «казней египетских», которые бог через пророка Моисея (Муса) ниспослал на египтян, состояла в том, что вода Нила приобрела цвет крови, стала смрадной и непригодной для питья. Когда царь Фараон удовлетворил требование Моисея, вода в Ниле стала обычной.

О том рассказ в старинной книге есть, // И мог бы грамотей любой прочесть.— В оригинале содержится точное указание источника, из которого Руми почерпнул сюжет рассказа: «Ты (читатель) смог бы прочесть ее в книге „Калила и Димна"».

Мы говорим, что заяц спит, труслив, // В зрит во сне собак, ни мертв, ни жив.— Согласно поверью, заяц спит с открытыми глазами. Метафора «сон зайца», употребленная Руми, означает беспечного человека, который внешне выглядит бдительным.

И брюхом вверх, чтобы спастись от зла, // Вниз по теченью рыба поплыла.— Подлинный мистик, очутившись в воде, не должен прилагать физических усилий, чтобы плыть, например, к берегу. Ему следует лишь держаться на поверхности, уповая на течение, т. е. на божий промысел.

На тот базар, где шум и суета, // И мы пришли, чтобы купить холста.— Перевод здесь несколько отошел от оригинала. У Руми: «Сей мир — чародей, мы же в нем — торговцы, покупающие куски лунного света». Поэт обыгрывает здесь широко распространенное в его время поверье, что льняное полотно (холст) портится, если на него падает лунный свет. Процесс разрушения становится особенно быстрым, если ткань замочить в воде в момент, когда на небе одновременно видны солнце и луна. Смысл аллегории ясен; мир вещей, чувственный и осязаемый, непрестанно вводит человека в заблуждение: при лунном свете он продает холст, а с наступлением дня делается видно, что нет ни денег, ни полотна. Поэтому следует познавать скрытую сущность вещей, которая представляет собой истинную Реальность, а не обманываться их внешними атрибутами.

Руми метафорически толкует тезис суфиев о всеобщей зависимости и взаимосвязи в природе. По представлению мистиков, развитие в мире идет по вертикальному кругу как в органическом и физическом мире, так и в мире духа. Процесс этот вечный, но, двигаясь по этому кругу, вещь меняется, не только теряет часть своих атрибутов, но может превратиться и в свой антипод. При этом, как полагали суфии, каждое живущее существо представляет собой утробу, которая служит могилой для одних форм бытия и местом рождения новой формы.

Но все ж его основа — подражание.— Притча иллюстрирует противоположность состояния ваджд (найти Бога в испытать умиротворение в момент его обретения), т. е. экстаза, который возникает в душе мгновенно и спонтанно, как озарение, и практики таваджуд (пытаться достичь экстатического состояния посредством внешних раздражителей и средств, т. е. алкоголя, наркотиков, кофе). Последнее рассматривается как подражание и имитация (таклид), которая не имеет никакой цены по сравнению с действительным внутренним опытом (тахкик), полученным через ваджд, а ведет лишь к самообману.

Хоть не страшимся даже льва в пустыне.— Согласно легенде, страстно влюбленный Маджнун удалился в пустыню, где бродил, распевая песни о Лейли, в окружении диких зверей, которые, когда он спал, его охраняли.

«Хоть друг от друга страждем мы едали, // Нет грани между мною и Лейли. /Лейли и я — мы друг без друга — прах. // Мы с нею — дух единый в двух телах!» — Здесь Руми вновь возвращается к основному тезису монистического суфизма — тайне единения, единства (иттихад) с Другом, т. е. божеством. Такое единение подразумевает тождество, идентичность и полное уподобление души мистика и бога (либо божественной Души). При этом эмпирическое бытие остается неизменным, но душевные качества субстанционально изменяются. Такое состояние достигается истинной и чистой любовью мистика к Другу, столь безграничной, что он сам духовно исчезает, как бы растворяется в нем. Наряду с этим суфии считали, что такая любовь может появиться в душе влюбленного лишь по милости свыше. Поэтому они ввели в свою концепцию психических состояний на мистическом «пути» состояние страха (хауф) — страха, что бог не примет любовь суфия, что она ему будет неугодна. Словом, любовь к богу столь трансформирует мистика, что он, согласно Ибн ал-Араби (ум. 1240), сам есть любовь, влюбленный