и предмет любви, т. е. и искатель, и предмет поиска, и сам поиск (ср. выше, коммент. к «Притче о твоем и моем»). Превосходной иллюстрацией к первому положению рассказа служит знаменитая газель Руми «Ты и я» (см.: Литература Ирана X—XV вв. Восток. Сборник второй. М.— Л., 1935, с. 393).
Рассказ про лису, льва и осла
Построение данного рассказа, сюжет которого Руми заимствовал в «Калиле и Димне», весьма характерно для всей поэмы, для творческого метода Руми. По композиции это обрамленная повесть, в которую наряду с рамочным рассказом, представленным диспутом между ослом и лисой, включены вставные притчи, рассказы и анекдоты, не слишком связанные с основной темой, но, по замыслу поэта, призванные иллюстрировать то или иное положение, выдвигаемое в процессе спора. В переводе рамочный рассказ приведен с незначительными сокращениями. Из 18 вставных рассказов и притч, входящих в обрамленную композицию, представлены две («Притча об осле водовоза и шахских скакунах» и «Притча о человеке, напуганном тем, что на улице хватали ослов»), которые вынесены переводчиком Н. И. Гребневым за рамки истории о лисе, льве и осле.
В этом весьма растянутом рассказе (он занимает с. 54—73 бомбейского издания 1856 г.) Руми вновь обращается к основным положениям мусульманских мистиков и поясняет их: сабр («терпение», «терпеливость»), таваккул («упование», «надежда на милость бога»), риза («покорность», «довольство судьбой») — все это «стоянки» (макам) на мистическом «пути» (сулук), т. е. устойчивые психические состояния, достигаемые посредством постоянных усилий и упражнений путника. О них шло речь в комментариях. Осел — символ нестойкого и неустойчивого в своих намерениях «искателя Истины». Он знает о мистических «состояниях», рассуждает об их необходимости и т. п„ но сам. давая обет покаяния (тауба), не выдерживает доводов своей плоти, подогреваемых коварным разумом (лиса), и терпит поражение, закончившееся для него трагически. Почему? Это происходит потому, считает Руми, что рядом не было наставника, который указал бы ему верный путь и удержал бы от опрометчивых действий.
Что бог послал, иного мне не надо. // Терпенье — для несчастного награда...— Первая строка навеяна Кораном, XLII, 31: «...Мы разделили среди них их пропитание в жизни ближней...»
Как ни похвальна скромность, всё ж навряд // Тот, кто не ищет клада, сыщет клад.— Достаточно вольная версификация оригинала: «Поскольку Пророк назвал довольство малым кладом, то ведь не по силам каждому обнаружить спрятанное сокровище». У Руми это перевод хадиса (см. Фурузанфар. Ахадис-и маснави, с. 22. № 53; с. 169, № 536). Речь идет о довольстве малым (кана'-ат) в смысле «нетребовательности», «нестяжания», т. е. безропотного, фаталистического принятия своей судьбы без попыток ее улучшения. Это понятие достаточно близко понятию «терпеливость» (сабр). С суфийскими понятиями «довольство малым» И «упование на милость бога» связано положение о точном различии между пропитанием дозволенным (хилая) и запретным (харам). Вокруг этого тезиса велись яростные споры среди суфиев первых веков ислама. Например, утверждали, что не следует ничего брать из рук воина (либо представителя власти), так как это добыто ими неправедным путем, с помощью насилия. Большинство суфиев разделяло точку зрения: дозволенное пропитание получают личным трудом.
Создатель корм для поддержанья сил // Дарует всем, кого он сотворил.— Парафраз Корана, XXXIX, 60: «Сколько животных, которые не приносят себе пропитания, Аллах питает их и вас».
Нам в праздности не должно пребывать // Стремиться — вот что значит уповать.— В слова лисы Руми вкладывает идеи секты кадаритов, полностью отвергавших божий промысел, регламентирующий действия человека, и признававших волю человека абсолютно свободной, как и его поступки, за которые он несет полную ответственность. Руми занимал промежуточную позицию между отмеченной точкой зрения и идеями секты джабаритов. По его мнению, человек действует по принуждению, но по своей воле: вообще бог определяет и регламентирует поступки человека, но в каждой конкретной ситуации, в каждом частном случае человек все же действует по своему желанию и выбору.
Где ныне суфий, мудрый и бывалый? // Тот, что на двор заехал постоялый.— См. «Притчу о том, как суфии продали осла, принадлежавшего их собрату».
Пророк был прав, сказавши: «Иногда // Толкает нас к неверию нужда».— Парафраз хадиса: «Воистину глубокая бедность почти что неверие» (Фурузанфар. Ахадис-и маснави, с. 44, № 112).
Притча о том, кок осел водовоза увидел в ханской конюшне сытых и довольных жизнью арабских скакунов
Эта притча иллюстрирует два положения, о которых шла речь в предыдущем рассказе: «довольство малым» и «упование на милость бога». Здесь вновь Руми поднимает вопрос удела каждого — насущного пропитания (ризк) и того, как каждый его зарабатывает,
Притча о христианском монахе, который средь бела дня бродил со свечой в руке в поисках человека
В этой притче, безусловно, нашла отражение легенда о греческом философе Диогене Кинике (404—323 гг. до н. э.), которого мусульманские авторы представляли отшельником, жившим и бочке, мудрецом, на которого нисходило божественное безумие. Слово рахиб, переведенное как «христианский монах», в качестве термина может прилагаться также к манихеям и буддистам. Монах ищет человека, душа которого помнит о том состоянии единства с богом, в котором он находился в предвечном бытии, т. е. до своего создания.
Рассказ о том, что ответил хозяин человеку, который утверждал, что все на свете предопределено
Ответил вор: «Я ль грешен потому, // Что, божий раб, господню рву хурму?» — Руми говорит здесь о сторонниках божественного Предопределения — джабаритах (от джабр — «принуждение»), которые отрицали свободу воли у человека и считали, что человек лишь присваивает себе действия, которые, по существу, совершаются богом. Все человеческие поступки предопределены, поскольку каждый человек, с его характером, потенциями и грядущими делами, создан богом. Об оппонентах джабаритов, сторонниках свободы воли — кадаритах (от кадар — «власть»), с которыми джабариты вели ожесточенные диспуты в VIII—X вв.( см. выше («Рассказ о лисе, льве и осле»).
Рассказ о том, как люди уговаривали Маджнуна
Краса не очертание сосуда, // А то, что наливают нам оттуда.-— В оригинале: «Внешний вид — это кувшин, красота — это вино. Бог наливает мне вино из ее облика» (т. е. сосуда). В этом рассказе Руми опять обращается к тезису, что лишь тот, кто обладает мистической перцепцией, сможет увидеть реальное бытие вещей (см. комментарий к «Рассказу о том, как халиф задал вопрос Лейли»). Здесь имеется в виду мистическое понятие красоты: красота Лейли отражает красоту бога, которая зрима только Маджнуном, страстно влюбленным в ее обладателя.
