кто дорожит Поднебесной как своим телом, она может положиться. Тому, кто любит свое тело как Поднебесную, можно ее доверить» [1139].
Чжуншаньский царевич Моу спросил Чжаньцзы [1140]:
— Тело мое — на просторах рек и морей, а мысли — у вэйских ворот. Отчего это так?
— Цени жизнь, — отвечал Чжаньцзы. — Кто ценит жизнь, тот презирает выгоду.
— Хоть и знаю это, не могу побороть себя.
— Если не можешь побороть себя, то следуй своему влечению, и дух твой перестанет противиться. Не быть способным с собою справиться и насильно отворачиваться от того, к чему влечет, — значит наносить себе тяжелую рану, а тяжело раненный человек — не долгожитель.
Поэтому Лаоцзы говорит: «Знание гармонии называется постоянством. Знание постоянства называется мудростью. Обогащение жизни называется счастьем. Стремление управлять чувствами называется упорством» [1141]. «Следуя его, [дао], сиянию, постигай его смысл» [1142].
Чуский Чжуан-ван спросил Чжань Хэ:
— Как управлять государством?
— Умеешь управлять собой и не умеешь управлять государством?
— Я поставлен хранить храм предков и алтари, и хотел бы знать, как их уберечь, — пояснил Чжуан-ван.
— Мне никогда не доводилось слышать, чтобы царство того, кто умеет управлять собой, было в смуте; или сам бы ван был в смуте, а царство его — упорядочено. Таким образом, корень в тебе самом. Не смею договаривать до конца.
— Добро, — отвечал чуский ван.
Поэтому Лаоцзы говорит: «Кто совершенствует [дао] внутри себя, у того добродетель становится искренней» [1143].
Хуань-гун читал книгу в зале, а Колесник обтачивал колесо у его ног [1144]. Отложив зубило и молоток, Колесник спросил Хуань-гуна:
— Что читает государь?
— Книгу мудрецов, — отвечал Хуань-гун.
— Эти люди еще живы?
— Уже умерли.
— Так это только барда, оставшаяся от выпитого вина, — от тех мудрецов.
С гневным видом Хуань — гун воскликнул:
— Я, государь, читаю, как смеешь ты, простой ремесленник, надо мной насмехаться? Есть что сказать, говори, а нет, умрешь!
— Хорошо, я скажу. Я попробую пояснить это на своем примере — как я обтесываю колесо. Нажимаю быстро и сильно, не идет; медленно и мягко, колесо оказывается непрочным. А вот ту высшую тонкость, когда нажимаешь ни сильно, ни слабо, а так, чтобы откликалось в руках, отзывалось в сердце, я не могу передать сыну, а сын не может взять это у меня. И вот уж мне семьдесят лет, я стар, а все делаю колеса. Ныне суть речей тех мудрецов также скрыта, они состарились и умерли, осталась лишь барда — как от выпитого вина.
Поэтому Лаоцзы говорит: «Дао, которое может быть выражено словами, не есть постоянное дао. Имя, которое может быть названо, не есть постоянное имя» [1145].
Некогда Цзы Хань, ведающий строительными работами [1146], был первым министром в Сун.
— Покой или непрочное положение государства, — говорил он сунскому государю, — порядок или смута в народе зависят от государевой политики наград и наказаний. Народ любит чины, награды, пожалования — пусть государь дает им это, смертную же казнь, наказания и штрафы народ ненавидит, и поэтому, прошу вас, передайте их в мое ведение.
— Хорошо, — сказал государь. — Я возьму на себя то, что нравится народу, а ты на себе испытаешь его ненависть. Таким образом я не потеряю лица в глазах чжухоу.
С тех пор подданные в царстве знали, что убийства и казни дело рук Цзы Ханя; большие чиновники стремились приблизиться к нему, народ боялся его. И вот не прошло и месяца, как Цзы Хань, оттеснив сунского государя от управления, сосредоточил всю власть в своих руках.
Вот почему Лаоцзы говорит: «Как рыба не может покинуть глубину, так и государство не должно выставлять напоказ людям свои совершенные методы [управления]» [1147].
Ван Шоу [1148] перебросил через плечо котомку с книгами и отправился в путь. В Чжоу он повстречался с Сюй Фэном [1149].
— События свершаются под воздействием перемен, — сказал тот, — а перемены происходят от времени. Поэтому тот, кому ведомо время, не имеет постоянного образа действий. Книги — это произнесенные некогда речи, речи произносятся знающими, а знающие не хранят свое знание в книгах.
И тогда Ван Шоу сжег свои книги и исполнил танец [1150].
Поэтому Лаоцзы говорит: «Обильные слова легко исчерпываются, лучше держаться меры» [1151].
Первый министр Цзы Пэй пригласил на пир Чжуан-вана [1152]. Чжуан-ван принял приглашение. [Тогда Цзы Пэй приготовил угощение на башне Цянтай, но Чжуан-ван не пришел [1153].] Сложив почтительно руки и обратившись лицом к северу, Цзы Пэй, босой [1154], предстал перед государем в тронном зале.
— Ранее государь принял приглашение, а теперь вот не пришел. Думаю, в этом моя вина, — сказал он.
— Я слышал, что ты приготовил пир на башне Цянтай, — отвечал государь. — На юг с нее открывается прекрасный вид на гору Ляошань и реку Фанхуан, слева течет Цзян, справа — Хуай. Любоваться этим видом такое наслаждение, что можно забыть о смерти. Я слаб и не могу себе позволить это удовольствие: боюсь, останусь там и не вернусь [1155].
Поэтому Лаоцзы говорит: «Не показывай людям вожделенного, и их чувства не будут приходить в смятение» [1156].
Цзиньский царевич Чун Эр, спасаясь от преследования, проходил через Цао. Правитель Цао с ним обошелся бесцеремонно [1157]. Жена Ли Фуцзи [1158] сказала своему мужу:
— Государь обошелся бесцеремонно с цзиньским царевичем. Между тем я видела его свиту — все достойные люди. Если они помогут ему вернуться в царство Цзинь, то он непременно выступит походом против Цао. Почему бы вам заранее не выказать ему доброе отношение?
Ли Фуцзи послал царевичу сосуд с едой и вдобавок нефритовый круг. Чун Эр принял еду, а нефрит отослал обратно. Когда он вернулся в Цзинь, то поднял войска в поход на Цао и покорил его, приказав не вторгаться в селение Ли Фуцзи.
Поэтому Лаоцзы говорит. «Согнутое выпрямится, кривое станет прямым» [1159].
Юэский ван Гоу Цзянь воевал с У [1160] и потерпел поражение. Царство было разгромлено, ван бежал, бедствовал в Куайцзи. Разжигал сердце, растил ненависть, гневом пылал как кипящий источник, набирал и готовил солдат, бросался в огонь словно на смерть. Однако просил уского вана взять себя в слуги, а жену в наложницы, с копьем в руках, ведя под уздцы
