Ознакомительная версия.
Сюй Чжэнь-цин[1007]
Перевод В. Тихомирова
Написал на реке ЦзишуйВ скитаньях провел два года,
третья осень грядет.
От дома вдали по реке Цзишуй
одинокая лодка плывет.
Вдруг увидел желтые хризантемы —
стало еще грустней.
Завтра снова в родимый сад
праздник Чунъян придет.
Перевод Е. Витковского
Вторю песне моего друга Ван Шунь-цина «Лодка плывет»Луна ясна, безоблачен небосвод.
Видно отчетливо, как по Янцзы из края далекого лодка плывет.
Словно вода, прозрачен свет, струимый луной.
Гладь Янцзы не тревожима даже самой малой волной.
С цветом неба сливается цвет спокойной влаги речной.
Плакучие ивы на берегах легко различить вдалеке.
Испуганы ярким светом луны, птицы кричат на песке.
Бросить бы весла и бечеву, подняться бы налегке,
С попутным ветром уйти в небеса, плыть по Небесной Реке.
Перевод В. Тихомирова
Написал верхом на конеЕду на север, скачу на юг —
исполняю государев приказ.
Северной степью, цветами юга
любовался уже не раз.
Годы проходят — в каждом
три сотни и шесть десятков дней.
Верхом на коне с копьем наготове
каждый день, каждый час.
Перевод В. Тихомирова
Ночью встал на причал в устье реки ХуанпуНа мелях в устье реки Хуанпу
волны о небо бьются.
В лунной дымке город застыл,
в тумане вершины ив.
Луна под утро еще светла;
рыбы в сетях бьются.
Люди готовят к отплытью лодки;
вот-вот начнется прилив.
Перевод В. Тихомирова
Написал по дороге из Шанцю в город ЮнчэнВ третьей луне ветер повеет —
по пшенице бежит волна.
На закатах с берега Хуанхэ
безмятежная гладь видна.
Везде — в селеньях, по краям полей
плакучие ивы стоят.
Дорога до самых ворот Юнчэна
вся зеленым-зелена.
Перевод Е. Витковского
Ночую на берегу рекиЛежит тишина над осенней рекой,
редки лодок огни.
Ущербный месяц на небе слежу,
стоя в лесной тени.
Водяные птицы от света луны
встрепенутся, снова заснут.
Светлякам на крылья пала роса:
летать не могут они.
Перевод И. Смирнова
Песня о страшной засухеНа рисовом поле иссохлась земля,—
готова дорога коню.
Стебли уже пожелтели совсем,—
гибнет рис на корню.
Пять месяцев — и ни капли дождя!
Скоро шестой пройдет…
Крестьяне горькие слезы льют,
в пустой глядят небосвод.
В прошлом году обильный снег
засыпал поля и сады.
Старики говорили — в новом году
будет много воды.
За месяцем месяц идет чередой,
солнцем земля сожжена.
Видать, голодное время пришло,
на рис поднялась цена.
По берегам Великой реки
ветер клубит песок.
В колодце нет ни капли воды,
бездействует водосток.
Птицы раскрыли клювы в лесах —
зной палящ и зловещ.
На дне иссякшей реки лежит
высохший мертвый лещ.
На измученных лицах кожа черна,
больные в каждом дому.
Десятерых уложит жара,
выжить — едва одному.
Если бы жизнедатным дождем
внезапно сменилась жара —
Вот бы радовались старики,
веселилась бы детвора!
В низинах влажных смогли б собрать —
пусть небольшой — урожай.
Но и в этот год в государев амбар
зерновой налог подавай!
Не уплатишь налога — чиновников жди,
страшна их скорая месть:
Сколько до смерти засекут
детей, стариков — не счесть!
Перевод В. Тихомирова
Песня о маленькой тележкеСкрипят колеса в желтой пыли
на вечернем пути.
Муж толкает, жена впряглась
в оглобли тележки.
Бросили дом —
куда же теперь идти?
Вместо обеда жуют на привале
ильмовые орешки.
Мечтают: в мирном краю
риса вдосталь — не то что в родном.
Сухую полынь
ветер гонит по свету.
Вдруг впереди
ограду увидели, дом.
Встретят гостей
и вволю накормят в нем.
Стучат в ворота — ответа нет;
давно покинут — пустого котла не сыскать.
Куда же дальше? В пустынном проулке
слезы льются дождем.
Вступительная статья М. Никитиной.
Составление, научная редакция переводов Л. Концевича.
Подстрочные переводы со старокорейского М. Никитиной, Л. Концевича; с ханмуна — Е. Синицына, Л. Ждановой.
Примечания: Л. Концевич, М. Никитина.
Поэтическое слово в корейской культуре
Историограф Ким Бусик, повествуя о создании ранних корейских государств, отнес появление первых поэтических произведений к 28 году н. э. Песни, которые сочинил правитель Силла Юри-ван, стали, как пишет Ким Бусик в «Исторических записях о Трех государствах» («Самчук саги», 1145), «началом песен и музыки на корейской земле». Юри-вану же приписывается и «Песня об иволгах». Внимание, которое уделил историограф этим событиям, говорит об осознании поэтического творчества как предельно значимого явления своей культуры, как свидетельства перехода от состояния «дикости» к государственности и цивилизации.
Такое отношение к поэтическому слову было унаследовано от тех далеких времен, когда на Корейском полуострове обитали отдельные племена, создавались племенные союзы. В их жизни большую роль играл ритуал, который в пережиточной форме сохранялся и позже. В первых веках нашей эры, когда возникают государства Силла, Пэкче, Когурё, складывается с помощью китайской своя письменная традиция, ритуальные поэтические тексты записываются. Они дошли до нас в исторических сочинениях, в обрамлении преданий и легенд, объясняющих древний поэтический текст, истинный смысл которого ко времени записи бывал уже забыт. Историки соотносили их с актами образования государств («Взываем к черепахе»), с критическими моментами в жизни первых правителей или важных в стране лиц («Песня об иволгах», «Море»).
Песня «Взываем к черепахе» входила в состав ритуала, призванного, по-видимому, поднять плодоносящую силу земли и подразумевающего активную роль в этом племенного вождя. «Взываем к черепахе», «Море», «Песня об иволгах» сохранились в переводах на китайский язык, который позже получил название ханмун (корейская разновидность древнего китайского литературного языка «вэньянь»). Произведения древней поэзии записывались и по-корейски, при помощи «хянчхаля» — одной из разновидностей «иду».[1015] Они назывались «хянга», или «санвэ норэ», — «песни родной стороны» (или «песни востока»), в противоположность «танси» — «танским стихам», то есть китайской поэзии.
Сохранилось двадцать пять хянга. Среди них — авторские произведения, сравнительно поздние. Встречаются и фольклорные, восходящие к древним обрядам (в том числе, возможно, свадебным, как «Песня о цветах»). Не исключено, что эти хянга, содержание которых со временем было переосмыслено, не менее древние, чем «Взываем к черепахе».
Судя по тому, что сообщается о хянга в сочинении буддиста Ирёна «События, оставшиеся от времен Трех государств» («Самгук юса», около 1285), где помещены четырнадцать текстов, к их созданию и исполнению прибегали в критических ситуациях в судьбе отдельного человека или целого государства. Астролог Юн творит хянга, чтобы сгинула комета — небесное знамение, грозящее вторжением с Японских островов; буддийский монах Вольмён слагает хянга — заупокойную молитву, дабы помочь духу усопшей сестры, и т. д.
Самые поздние хянга, — их одиннадцать, — принадлежат известному деятелю корейского буддизма и поэту Кюнё (917–973). По существу, это первый сохранившийся до нашего времени сборник поэзии на корейском языке. Хянга Кюнё исполнялись не только во время буддийских церемоний, где ими заменялись китайские тексты. По свидетельству современника, они были очень популярны в народе, их читали нараспев для исцеления от болезней, их тексты вешали на стены с целью отогнать духов. Хянга Кюнё — значительное явление как в истории корейского буддизма, так и в истории корейской поэзии на родном языке: их воздействие сказывалось столетия спустя.
Ознакомительная версия.
