это известно, и
чжухоу знают. Ныне наш государь почил, но ведь еще не похоронен, и не выразить соболезнования нашему горю, не спросить разрешения на проход — значит считать, что государь мертв, а вы, сирота, слабы. Позвольте атаковать их.
Сян-гун согласился. Сянь Чжэнь поднял войска и в сражении при Яо наголову разбил циньцев, захватил в плен трех военачальников и вернулся. Му-гун, узнав об этом, в траурной одежде обратился с покаянной речью к народу близ храма предков.
Лаоцзы говорит: «Знать и думать, что не знаешь, — высшее; не знать, а думать, что знаешь, — ошибка» [1209].
Умерла государыня царства Ци. Ван хотел поставить на престол новую, но не решался и обратился за советом к дафу. Се-гун [1210], стремясь угадать желание вана, преподнес ему десять пар серег, и среди них одну — самую красивую. На следующее утро спросил, у кого эти красивые серьги, и затем приложил усилия к тому, чтобы поставить именно эту женщину государыней. Циский ван очень обрадовался и стал отличать Се-гуна. Так слуги, наблюдая за тем, как проявляются мысли вана вовне, управляют ими.
Лаоцзы говорит: «Заткни все отверстия, запри все двери, и во всю жизнь не изведаешь усталости» [1211].
Лу Ао [1212] отправился в путешествие к Северному морю. Пересек крайний север, дошел до горы Сокровенные врата. У вершины горы Мэнгу повстречал человека: глаза глубоко посажены, виски черные, слезы текут из глаз, плечи высокие, как у коршуна, богатырь в верхней части тела и пигмей внизу, величаво движется навстречу ветру, танцуя. Увидев Лу Ао, медленно опустил руки и скрылся за высоким камнем. Лу Ао подошел взглянуть на него: держится независимо, одет в черепаховый панцирь и жует морские устрицы. Лу Ао заговорил с ним
— Я тот самый Ао, который, оставив всех, покинув своих, видел все, что творится за пределами шести сторон света. Кто бы другой смог? Я с детства любил путешествовать, и потом это не прошло. Обошел весь свет, все четыре предела. Только крайнего севера еще не видал. Ныне вдруг встретил вас. Может быть, будем с вами друзьями?
Человек обнажил в улыбке зубы и сказал:
— А-а, ты из Срединных земель. Неужели осилил такой далекий путь? Ведь это край, где светят лишь солнце и луна, движутся звезды и созвездия, инь и ян отправляются в путь, рождаются четыре времени года. Но есть край по сравнению с безымянными землями еще более глубокий и темный. Я отправляюсь на юг и попадаю в край Пустоты, на севере отдыхаю в Глубокой Черноте, на западе достигаю Глубокой дали, на востоке открываю мир, который предшествовал Хаосу. Здесь внизу нет земли, наверху нет неба, слушаешь — не слышишь, смотришь — ничего не рассмотреть. За ним только плеск Тайво [1213], а за нею глянешь — простор в сотни тысяч ли. Я и то не могу там побывать. А ты ныне прибыл только сюда, а уж говоришь, что все видел. Но и это, конечно, далеко. Ты оставайся здесь, а у меня назначено свидание с Широким Разливом за пределами девяти небес. Я не могу здесь долго обретаться.
Человек поднял руки, подпрыгнул и ушел в облака. Лу Ао, вскинув голову, смотрел и не увидел. Печально остановился у колесницы, ему было так горестно, как будто у него кто умер. И он сказал:
— Я по сравнению с этим мужем все равно что земляной червь в сравнении с желтым лебедем! За день не продвинется и на один чи, а думает, что ушел далеко. Как скорбно!
Чжуанцзы говорит: «За короткую жизнь не узнать того, что за долгую, малому знанию далеко до большого. Утренней букашке-однодневке неведомо, что будет новолуние, цикаде неведомо, что бывает весна и осень» [1214]. Есть нечто, скрытое и от мудрости.
Цзицзы [1215] правил в Даньфу уже три года, когда Ума Ци в простой одежде, изменив внешность, отправился посмотреть на его преобразования. Как-то ночью он увидел, что рыбак поймал рыбу и отпустил ее. Ума Ци спросил.
— Твое дело ловить рыбу, почему же ты ее отпустил?
— Цзицзы запрещает ловить маленькую рыбу, вот я ее и отпустил.
Вернувшись домой, Ума Ци доложил Конфуцию:
— Цзицзы обладает высшей добродетелью! Даже ночью его люди ведут себя так, словно им грозит суровая казнь. Как ему удалось достичь этого?
— Мне случалось спрашивать его об искусстве управления, — отвечал Конфуций, — и он говорил: «Предостерегай одних и наказывай других». Возможно, в этом все дело.
Лаоцзы говорит: «Откажись от одного — возьми другое» [1216].
Полутень спросила у Тени [1217]:
— Белый свет — это божественный свет?
— Нет, — отвечала Тень.
— Откуда тебе это известно?
— Смена дня и ночи происходит на Фусане, — отвечала Тень. — Солнце освещает космос, лучи белого света заливают пространство меж четырех морей; но закрой дверь, прикрой окно, — и они не проникнут. Божественный же свет льется со всех четырех сторон одновременно, и нет места, которого бы он не достигал: вверху граничит с небом, вниз свивается до земли, порождает и вскармливает тьму вещей, но не имеет образа. Он и в промежутке меж верхом и низом, и за пределами четырех морей. Разве это доступно белому свету?
Поэтому Лаоцзы говорит: «Самое нежное в Поднебесной побеждает самое крепкое» [1218].
Свет спросил у Небытия:
— Ты действительно существуешь или ты все-таки не существуешь?
Небытие не отвечало. Не дождавшись ответа, Свет стал всматриваться в его облик: темное, неясное, смотришь — не видишь его формы, слушаешь — не слышишь его голоса, хочешь схватить — не обретаешь, вглядываешься в даль — не видно края. И Свет сказал:
— Великолепно! Кто бы мог достигнуть такого! Я могу быть или не быть, но не могу абсолютно не быть. Как оно достигло такого?
Лаоцзы говорит: «Небытие входит в не имеющее промежутка, и я узнаю, что недеяние полезно» [1219].
Бай-гун Шэн замыслил смуту, распустил двор, встал на престол. Однажды, нечаянно повернув к себе острием палку, которой пришпоривают лошадей, поранил щеку. Кровь стекала на пол, а он и не замечал. Чжэнцы, услышав об этом, сказали:
— Если уж о собственной щеке забыл, то, уж наверное, все забыл [1220].
Отсюда видно, что если дух устремлен вовне и мысли клубятся внутри, то нельзя не утратить контроль над телом. Когда дух занят далеким — упускается близкое.
Лаоцзы
