Датские баллады
В переводах Веры Потаповой
Я знал хорошо этот царственный лес,
Что рос вдалеке у фьорда.
Там пышный навес до самых небес
Деревья раскинули гордо.
Деревья там гордо раскинули сень.
Звались они липой да ивой.
Там зверь благородный, чье имя — олень,
С ланью играл боязливой.
Олени и лани, куда ни глянь,
Играли в лесной глухомани.
И с шерстью златой миловидная лань
Резвилась на светлой поляне.
* * * В ту пору Нилус Эрландсен дичь
Выслеживал утренней ранью.
Он дивную лань пожелал настичь
И стал гоняться за ланью!
Гоньба продолжалась не меньше трех дней,
И сердце стучало тревожно.
Сдавалось, вот-вот он приблизится к ней!
Но было поймать невозможно.
Три дня скакал он, объятый тоской,
И думал: «Сколько ни бейся,
Если даже ее коснешься рукой,
Все равно поймать не надейся».
Наставил он ей вдоль опушки тенёт,
Следил за каждой тропинкой.
А она, избежав ловушки, сверкнет
Где-нибудь золотою спинкой!
Не мог ее Нилус поймать никак.
Облазил овраги, пригорки,
И гончих своих пятерых собак
Он в чаще спустил со сворки.
Лань досталась бы гончим псам,
Да, облик принявши птичий
И серым соколом взмыв к небесам,
Не стала собак добычей.
На липу зеленую сокол сел,
А Нилус бросился к древу,
Схватил топор и ну рубить,
Волю давая гневу.
Раздался скрип, но ив и лип
Явился туда владетель.
В землю с угрозой воткнул копье
Здешнего леса радетель.
«Станешь валить мой лес родовой
Или чинить мне худо,
Прикинь, во что обойдется тебе,
Нилус Эрландсен, эта причуда!»
«В целом лесу дозволь мне срубить
Только одну лесину!
Иначе тоска меня может убить.
Без этой птицы я сгину!»
«Ты об ней, молодец, позабудь
До самого смертного часа
Либо где-нибудь ей раздобудь
Твари домашней мяса».
Нилус не убоялся мук.
Он грудь, по своей охоте,
Рассек и приманку на липовый сук
Повесил из собственной плоти.
Птица кровавое мясо хвать!
Повадка исчезла птичья.
Откуда взялась девичья стать
И красота обличья?
В сорочке из алого шелка пред ним
Стояла прекрасная дева.
Нилус Эрландсен обнял ее
Под сенью зеленого древа.
«Из роз и лилий за отчим столом
Узор вышивала я шелком.
Мачеха в горницу вдруг ворвалась,
Слова не вымолвив толком.
Она меня превратила в лань
И в лес отправила с бранью,
А семь служанок — в лютых волчиц
И послала вдогон за ланью».
Дева чесала злато кудрей
Под сенью ветвей зеленых.
Из чащи не волки сбежались к ней,
А семь служанок смышленых.
«Спаси тебя бог, Нилус Эрландсен,
Как ты меня спас от мук!
Будешь ты спать и видеть сны
В кольце моих белых рук.
Спаси тебя бог, Нилус Эрландсен,
Мой избавитель смелый!
Будешь ты спать и видеть сны
На груди моей белой».
Рыцарь Олуф, покинув усадьбу,
Ехал гостей созывать на свадьбу.
А танец легко плывет по поляне…
В горы увлек его путь незнакомый —
Туда, где плясали эльфы и гномы.
Прыгали эльфов четверки, пятерки
Вокруг своей королевны на взгорке,
Что руки, манящие белизной,
Простерла: «Олуф, танцуй со мной!»
«Если пойду я с тобой танцевать,
Завтра свадьбе моей не бывать!»
«Танцуй со мной, Олуф, на склонах
зеленых.
Я дам тебе пару шпор золоченых.
Обую тебя в сапожки из сафьяна,
Что будут сидеть щегольски, без изъяна.
Олуф, танцуй со мной до упаду!
Сорочку из шелка получишь в награду.
Из тонкого шелка получишь сорочку,
Что мать отбелила в лунную ночку».
«Если пойду я с тобой танцевать,
Завтра свадьбе моей не бывать!»
«Олуф, танцуй со мной до заката!
Я дам тебе слиток червонного злата».
«Хоть и приманчив золота глянец,
Не должно идти мне с тобою в танец!»
«Если не хочешь плясать со мной —
С мором пляши и заразой чумной!» —
И ткнула в панцирь, под левым плечом,
Корень сердца пронзив, как мечом.
В седло усадив молодца, честь по чести,
«Езжай, — сказала, — к своей невесте!»
А танец легко плывет по поляне…
Встречает Олуфа мать у ворот,
Коня гнедого за повод берет.
«Олуф, сын мой, чело твое бледно,
Свежий румянец пропал бесследно».
«На игрище эльфов поблек мой румянец.
Где их королевна влекла меня в танец!»
«Выйдя юной невесте навстречу,
Что я завтра ей, сын мой, отвечу?»
«Скажи, — коня и собак, для забавы,
Пробует Олуф под сенью дубравы».
В усадьбу, наутро заветного дня,
Въезжает невеста и с ней родня.
Когда наполнили чаши для них,
Невеста спросила: «Где мой жених?»
«Жених твой домой не вернется никак:
Он пробует в роще коня и собак!»
«Неужто Олуфу лошадь и псы
Дороже моей девичьей красы?»
А танец легко плывет по поляне…
Наверх она поднялась втихомолку
И разыскала его светелку.
На синей подушке жених желанный
Под пурпурной тканью лежал,
бездыханный.
Живыми устами его чела
Коснувшись нежно, она умерла.
Три мертвых тела остались в усадьбе,
Где быть надлежало веселой свадьбе.
Олуф, и дева, и мать в одночасье
Скончались, как бы в полном согласье.
А танец легко плывет по поляне…
Агнете ступила на Хейланнский мост,
И вынырнул вдруг Водяной во весь рост.
— Хо-хо-хо! —
И вынырнул вдруг Водяной во весь рост.
«Послушай, Агнете, — сказал Водяной,—
Желаешь ты стать мне любимой женой?»
«Охотно, — сказала Агнете, — но вплавь
На дно морское меня переправь!»
Он, замкнув ей уста и уши,
На дно морское увлек ее с суши.
За восемь лет, средь морских зыбей,
Она родила семерых сыновей.
Сидит, поет, колыбель колышет
И колокола энгелландские слышит.
«В церковь сходить бы мне, в край родной!»
В церковь ее отпустил Водяной.
«Но к маленьким детям, рожденным со мной,
Должна ты вернуться! — сказал Водяной.—
Двор церковный пройди поскорей,
Не распуская роскошных кудрей.
В церкви мать отыщешь ты взглядом.
Не садись на скамью с ней рядом!
Имя божье услышав с амвона,
Господу не отбивай поклона!»
Перстами зажал он ей рот и уши,
И очутилась Агнете на суше.
Кудри златые, ласкавшие взор,
Распустила, ступив на церковный двор.
В церкви увидела мать свою
И села рядом с ней на скамью.
Кудрями златыми касалась подножья
Амвона, где имя звучало божье.
«Агнете, дочь моя, дай мне ответ:
Как ты жила без меня восемь лет?»
«Я за восемь лет средь морских зыбей
Прижила с Водяным семерых сыновей».
«За девичью честь — какова была плата?»
«Он дал мне запястье червонного злата.
Запястья такого не видели девы
На белой руке самой королевы!
И туфли на пряжках златых — нет спору,
Носить их самой королеве впору!
И дал златострунную арфу — пусть
Звучит, если в сердце закралась грусть».
К церковной ограде от кромки воды
Тропой пролегли Водяного следы.
Фигурки святых повернулись спиной,
Когда показался в дверях Водяной,
Чьи волосы блеск золотой излучали,
А очи были полны печали.
«Агнете, малые дети твои
Горюют и слез проливают ручьи!»
«Пусть плачут, пусть плачут! О них
не тоскую.
Вовек не вернусь я в пучину морскую!»
«Вспомни, Агнете, хоть на минутку,
Старших, и младших, и в люльке малютку!»
«Не вспомню ни на одну минутку
Ни старших, ни младших, ни в люльке
малютку!
— Хо-хо-хо! —
Ни старших, ни младших, ни в люльке
малютку!»
