Лопе де Вега - Том 1

Э, Батин!

Был ли ваш поход удачен?

Очень. Даровал победу
Нам всеправедный создатель.
Мир в ломбардские равнины
Низошел. Враги бежали,
В страхе побросав оружье,
Чуть заслышали рычанье
Льва воинствующей церкви.
Славит герцога Феррары
Вся Италия, и хором
Девушки поют согласным,
Что в бою сразил Саул
Десять тысяч супостатов,
А Давид — сто тысяч их[195].
Герцог, став любимцем славы,
На глазах переродился.
Больше речи нет о дамах,
О пирушках и дуэлях.
Бредит он одной Кассандрой
И не любит никого,
Кроме как ее и графа.
Словом, прямо стал святым.

Как! Неужто это правда?

В человеке спесь обычно
Развивается с удачей,
И себя считать бессмертным
Он кичливо начинает.
Герцога ж успех, напротив,
Сделал равнодушным к лаврам
И смирением исполнил,
Так что не раздул тщеславья
В нем пьянящий ветр победы.

Дай лишь бог, чтоб с ним не сталось
То же, что с одним афинцем.
У Венеры со слезами
Вымолил чудак согласье
Кошечку-доминиканку,
То есть масти черно-белой,
Сделать женщиною статной.
Сидя как-то на балконе
В лентах и богатом платье,
Та увидела зверька,
Любящего столь же страстно,
Как поэты, грызть бумагу,
Спрыгнула с балкона разом
И накинулась на мышь,
Чем наглядно доказала,
Что пребудет кошка кошкой
И собакою собака
In saecula saeculorum.[196]

Нет, он вновь блудить не станет,
Ну, а если сын родится
У него, — то и подавно,
Ибо укротит ручонкой
Тот грознейшего меж львами,
В бороду ему вцепившись.

Что ж, коль так, я буду счастлив.

Ну, прощай.

Куда же ты?

К Фабии. У нас свиданье.

Кто тут есть из слуг?

Лишь я,
Самый скромный из вассалов
Вашей светлости.

Батин!

Разрешите к вашей длани
Мне припасть.

Ты что здесь делал?

Просто слушал, а Рикардо,
Как завзятый летописец,
Мне превозносил отвагу
Вашу, Гектор итальянский[197].

Как здесь государством правил
Граф, пока я был в отлучке?

Так, что вряд ли вы стяжали
Больше славы на войне,
Чем в дни мира ваше чадо.

Жил ли он с Кассандрой дружно?

Вряд ли даже мать родная
С сыном может жить дружнее.
Да, у герцогини нашей
Ум под стать красе телесной.

Дружба герцогини с графом
Мне особенно приятна,
Потому что уважаю
И люблю я Федерико.
Помня, как он был печален
В день отъезда моего,
Я глубоко благодарен
Герцогине за стремленье
С пасынком своим поладить.
Мир меж сыном и женою —
Это то, о чем дерзаю,
Как о наивысшем благе,
Я молиться ежечасно.
Словом, две больших победы
Может праздновать Феррара:
Ту, что в битве одержал я,
И другую — окончанье
Распри двух людей, мне близких.
Я Кассандре постараюсь
Тем воздать, что мне отныне
Будет лишь она желанна,
Что отныне безвозвратно
Я с беспутством порываю.

Сотворил, как видно, чудо
Папа с герцогом Феррарским:
Воином в поход ушли вы,
Возвратились вы монахом,
Что Кальмáльдулу[198] способен
Основать вторично.

Надо,
Чтоб узнал весь мой народ,
Что другим я стал.

Как мало
Отдыхала ваша светлость!

Повстречал я, поднимаясь
Вверх по лестнице дворцовой,
Нескольких людей, подавших
Мне с поклонами бумаги.
Рассмотрение их жалоб
Или просьб не подобает
Мне откладывать на завтра.
Ну, ступай! В делах серьезных
Все решенья принимает
Лишь наедине правитель.

Пусть же вам, кто общим благом
Ежечасно озабочен,
Небо ниспошлет в награду
Славу многовековую
И победу над врагами!

Прочтем.

«Синьор! Эстасьо я зовусь,
О парке вашей светлости пекусь,
Цветы ращу и землю разрыхляю.
Шесть сыновей взрастил я. Умоляю
Дать старшим двум…» — Довольно! Буду впредь
Я верного слугу в виду иметь.

«Лусинда я. Был капитан Арнальдо
Моим супругом…» — После дам ответ.

«Альбано я. В тюрьме уже семь лет…» —
Опять прошенье!

«Джулио Камилло,
Вор, ныне узник, просит…» — Очень мило!

«Паола Сан-Джермано я. К тому ж
Я честная девица…» — Ясно: муж
Необходим девице этой честной.
Прочту письмо вот это. Неизвестный,
Одетый в бедный и простой наряд,
Его мне дал, потупив робко взгляд.

«Синьор! Покуда вы в отъезде были,
Граф с герцогиней, вашею женой…» —
Не зря меня предчувствия томили:
Сын, видно, плохо управлял страной.
Но дальше, дальше!.. — «…дерзко осквернили
И честь и ложе ваше». — Боже мой!
За что я так наказан небесами? —
«Вы в этом скоро убедитесь сами».

О, чтó я прочел в посланье!
Верить или нет ему?
Я же ведь отец тому,
Кто обрек без состраданья
Честь мою на поруганье!
Но хотя моя жена
Быть не может столь грешна,
Хоть я верю в честность сына,
Помню я, что он — мужчина
И что женщина — она.
Я твержу себе, вникая
Вновь и вновь в донос злосчастный,
Что с рождения подвластна
Слабостям душа людская.
Как Давиду, обрекая
На бесчестье царский дом,
Возвестил Нафан о том,
Что царя постигнет срам,
Так в письме прочел я сам,
Что мой сын — Авессалом[199].
Нет, печальней жребий мой:
Лишь наложниц у Давида
Отнял сын; моя ж обида
Мне нанесена женой.
Меч господень надо мной
Вознесен за роковые
Прегрешения былые,
Ибо я разврат любил,
Хоть Урию не сгубил
Из-за страсти к Вирсавии[200].
Сын — предатель! Нет, бесспорно,
Пишут ложь в бумажке этой,
Ибо и злодей отпетый
Не свершил бы грех столь черный.
Но уж коль на шаг позорный
Отпрыск мой посмел решиться,
Пусть возмездие свершится,
Пусть все вновь и вновь из гроба
Восстает изменник, чтобы
Жизни тут же вновь лишиться.
Предал граф меня безбожно!
О, неужто даже сыну,
Уезжая на чужбину,
Дом свой вверить невозможно?
Как мне вызнать осторожно,
Лжет иль нет доносчик темный?
Ведь свидетели нескромно
Могут правду разгласить,
Хоть, решись я их спросить,
Не дерзнут сказать ее мне.
Нет, напрасны все сомненья,
Ибо просто непостижно,
Чтоб возведено облыжно
Было это обвиненье.
Наказание — не мщенье,
Потому и не пристало
Мне расследовать сначала,
Виноват ли Федерико.
Подозрение — улика
Там, где честь на карту стала.