С этого дня я часто встречался с моими друзьями и Ксенией Александровной. Однажды во время праздничного вечера она неожиданно оказалась за столом напротив меня, и я впервые увидел ее руки и плечи. На ней было прекрасное платье, неописуемое и блестящее, оно окутывало ее розовым облаком. Это была типичная русская красавица: яркая, с полными губами и капризным носом. Она казалась веселой и приветливой, но одновременно властной и твердой, чего я раньше за женщинами не замечал. В противоположность светлому облику голос у нее был глухой, и он смутил меня, когда она обратилась ко мне. Она была похожа на королеву амазонок, которые кода-то жили в наших горах и о которых предания рассказывали удивительные вещи. Вероятно, ей, как и им, было все дозволено. Я все чаще смотрел в ее сторону, каждый раз, как поднимал бокал.
Когда порядок за столом стал нарушаться, и хозяин дома на некоторое время встал со своего места рядом с Ксенией, чтобы поговорить с сидящими на другом конце стола, она подсела ко мне и выпила за мое здоровье. Я все еще пытался сопротивляться ее взгляду. Праздник близился к концу, мы уже не замечали остальных, мы были одни, она смотрела на меня, не улыбаясь и опустив веки. Отзвучали последние тосты, и я вскочил, чтобы произнести хвалу женщинам. Я бы лопнул, если бы мне этого не разрешили. Затем подошел хозяин дома и хотел отвести Ксению в сторону, чтобы поговорить с нею. Улыбнувшись, она отказалась и собралась уходить.
Ксения взяла мою руку, и мы быстро и молча спустились к берегу. Там мы сели в одну из стоявших в ожидании лодок и долго, очень долго скользили по темной шелковой глади Босфора, в котором отражался растущий серп луны. Крупная бирюза на ее пальце, которая днем казалась нежной и бледной, как рука, которую она украшала, начала светиться и гореть, как будто и она глубоко внутри зачала от ночи новую жизнь. Мы говорили медленно, наши слова, как тяжелые капли, были наполнены тайным смыслом. Лодочник пел. Время приходило и уходило. Мы причалили у шахского розария и начали подниматься ко дворцу, где жила Ксения, но густые заросли мешали нам идти, а кусты и ветки задерживали нас. Было очень душно, тысячи цветов раскрыли свои чашечки, но духи Ксении заглушали все запахи. Лягушки квакали, кузнечики стрекотали, отовсюду слышались слабые незнакомые звуки. У ночи было много голосов, но не было глаз. Над нашими головами в кустах жасмина пел соловей, под ногами была мягкая и влажная трава. И тут крупный чертополох, такой же как у нас на родине, больно уколол меня в правую ладонь. Я посмеялся над запоздалым предостережением.
Когда я на рассвете уходил от Ксении, казалось, что прошли годы. Дорога домой была длинной, но я, усталый и торжествующий, пробежал ее как слепой и чувствовал с тихим ужасом, что превратился в какое-то инородное существо, от которого я избавился лишь уснув в своей привычной кровати мертвым сном.
Следующий день, а за ним и остальные были жаркими и пустыми и ничем не запоминающимися. Они струились однообразно, как песок в песочных часах. Но когда опускалось солнце, Ксения вместе с нашими друзьями, с которыми она жила в одном доме, наслаждалась вечерней прохладой в придворцовом саду, и каждая из этих прогулок заканчивалась на том месте, где у парапета над морем стояли столы и скамейки для отдыха. Внизу у воды на одном из больших камней, которых здесь было очень много, сидел я, завернувшись в бурку, незаметная фигура среди тех, кто тут прогуливался. Если Ксения, перегнувшись через стену, играючи размахивала своим белым платочком на ветру, это означало, что я могу надеяться на самое лучшее. Я знал, что она будет медленно вместе со всеми возвращаться домой, зайдет в свою комнату, но лишь для того, чтобы сразу же выйти и незаметно спуститься ко мне в сад. И вот она уже стоит передо мной, сверкающая, таинственная, коварная. Я тянул ее в лодку, которая нас ждала — лодочник был всегда один и тот же — и наша ночь начиналась.
Однажды мы причалили к берегу, где находилось древнее заброшенное мусульманское кладбище. Здесь на меня нахлынули воспоминания о детстве, о родине со всей силой, и я, отвернувшись, помолился. Когда мы пошли дальше, на губах Ксении появилась легкая улыбка, смутившая меня. В остальном сценарий показался ей романтичным и понравился, так как поверженные и разбитые надгробия, высокая трава и густо разросшиеся зеленые растения освещал сегодня круглый диск огромной луны. А слабое предостережение, которое исходило от старых могил, лишь усиливало в ней, не знающей ни робости, ни преград, желание жить. Впервые она увидела меня холодным, рассеянным, не похожим на себя, и расстроилась. Мы поспешили уйти с кладбища, где вероятно, жил завистливый джинн. Вскоре новые радости заставили нас забыть обо всем этом.
Отныне самыми важными в моем распорядке дня стали те единственные мгновения, когда я видел Ксению, а все остальное время делилось на до и после, то есть ожидание встречи и воспоминания о ней. И постепенно весь мир вокруг меня стал каким-то чудным: я блуждал как по заколдованному саду, все вещи в большом городе и за его пределами, на природе, стали более блестящими, бросающимися в глаза, но менее существенными, чем прежде, бестелесными. Они плотно сомкнулись вокруг меня и смотрели так, будто сговорились скрыть от меня какую-то тайну. Иногда мне казалось, что должно быть какое-то слово, после произнесения которого все эти видения исчезнут и обнажится простая правда. Но я не знал этого слова и, вероятно, не произнес бы, если бы даже знал. Ксения же, напротив, говорила много волшебных слов, сеть которых становилась все плотнее, но обладание которыми никогда не было ни прочной собственностью, ни твердой крепостью, которую я завоевал, чтобы свободно и уверенно смотреть оттуда в реальную жизнь. Она часто намекала, что ей приходится поддерживать связь со многими другими людьми и бывать в разных местах, и что я не должен ее об этом расспрашивать, а только терпеливо ждать в ее безумном саду, пока она появится.
Но во внешнем мире, за пределами ее царства, появились между тем новые земляки, а именно знакомый паша {93} со своими прелестными дочерьми. Они принимали меня самым лучшим образом, а так как принцесса Л. с семьей уехала, я стал иногда посещать этот гостеприимный дом, в чистой и радостной атмосфере которого я невольно отдыхал от колдовских чар Ксении. Но она начала мучить меня дикими необоснованными приступами ревности. Если я приходил к ней от своих друзей в хорошем расположении духа, то она терзала меня подозрениями; колкие упреки, истерические слезы, пылкие примирения и фантастические предложения о совместном будущем. Я еще не осознавал, но это было началом конца.
Однажды вечером случилось так, что я катался в лодке с дочерьми моего земляка, этими милыми, безобидными созданиями. Шутя и распевая песни, мы медленно плыли вдоль берега, мимо шахского дворца. Там, оказывается, стояла Ксения и все видела. На следующий вечер я пришел к ней, ничего не подозревая, и понял, что я в немилости. Она обрушила на меня целый поток оскорблений. Но прежде чем я смог успокоить ее, пришел посетитель, красивый, статный мужчина намного старше меня, который постоянно увивался вокруг нее. В присутствии третьего мы вынуждены были вежливо общаться. По-кошачьи быстро сменив настроение, что она хорошо умела делать, Ксения весело повернулась к другому и стала вдруг любезной, мягкой и привлекательной. Она разговаривала с ним через мою голову. Она рассказывала о том, как она скучает на чужбине и как ей здесь одиноко. Она часто остается одна, а Андал-бек нередко бывает занят. А ей так хотелось бы покататься по Босфору в лодке. Она часто видит, как незнакомые люди, очень довольные и веселые, проплывают в лодках мимо берега. Он, не подозревавший, что ее лицо порозовело лишь от гнева, принял ее благосклонное отношение за чистую монету и попался на удочку. Счастливый и гордый, он тут же предложил свои услуги. Договариваясь о встрече, они обменялись взаимными любезностями. Я тут же встал и оставил их одних. Мое прощание было холодным и формальным. Напрасно пытались глаза Ксении еще раз поймать мой взгляд.
Как и в ту первую ночь, проведенную с Ксенией, я бежал домой босиком. Но на этот раз — подгоняемый не радостью, а мукой. Я пытался сбросить с себя гнев, как норовистый конь сбрасывает грубого седока. Все улицы казались мне чужими и ужасными. Я проходил мимо горящего дома, хозяева которого, отчаявшись из-за отсутствия воды, неподвижно смотрели на разрушение. Я стоял рядом с ними, тупо уставившись на пламя. Когда дом сгорел дотла, я пошел дальше. Внутренне опустошенный, я тихо пробрался в отель и в зеркале пустого вестибюля увидел свою перекошенную, жалкую фигуру. Затем через это отражение я вдруг увидел лицо отца, а вслед за ним появились, то расплываясь, то надвигаясь бородатые лица и многих других мужчин моего рода. Из тусклого зеркала они смотрели на меня строгими глазами, и в них было презрение. И я сразу же вспомнил о родине, о покинутых горах, вершины которых в ночное время спокойно стоят в быстром потоке бегущих облаков. И мне стало стыдно.
