Старый Муслядин умолял помочь ему – все долги простит. И было чистое сердце у них. И вспоминали имя Аллаха, даже кто никогда не произносил его. Ибо было горе кругом, и не надеялись на себя.
Молились в мечети; ждали, что скажет Кемал-бабай.
Как в арабской книге читал Кемал-бабай в их сердцах; знал, что думали, и казалось ему, что стала близка правда.
Вышел на крыльцо, посмотрел туда, где завернулся в облако Кара-Даг. Чудился ему свет зеленый, как чалма пророка.
Смотрели люди – не видели.
Прислушался Кемал-бабай. Сверху, с неба ли, с гор, неслись радостные голоса.
Слушали люди – не слышали.
А через день там, куда глядел Кемал-бабай, засверкал солнечный луч.
Прошла беда, пришли в себя люди.
Многих не стало. Взяли себе соседи их землю и благодарили Аллаха, что не их постигла гибель.
Почувствовал Кемал-бабай, что убегает правда, и начал корить людей.
Больше всех обидел бедных коктебельский мурзак, больше всех корил его; запретил деревенским ходить к нему.
А когда иные пошли тайком, отвернулся от них в мечети.
– Кто с вороном пирует, у того не бывает чистого клюва!
Растерялся мурзак, не знал, что делать. Достал из сундука кисет с червонцами и понес ночью к Кемал-бабаю:
– Не срами только.
Швырнул червонцы Кемал-бабай.
– Уходи!
Упал мурзак перед стариком, стал просить:
– Скоро умрешь, на всю деревню сделаю поминки, на могиле столб с чалмой поставлю; много денег дам имамам; скажут имамы: «Кемал-бабай был святой, Кемал-бабай – азиз». Все сделаю, похвали людям меня.
Понял Кемал-бабай слова мурзака, отвернулся от него. Закипел гневом мурзак, как ужаленный, бросился на старика и начал бить его.
– Скажи, что сделаешь, как хочу. Или убью тебя.
– Убей, – хрипел Кемал-бабай, переставая дышать.
Пришли наутро люди и увидели, что умирает Кемал-бабай. Ничего не сказал, что случилось с ним. Знал, что не нужно больше корить мурзака. Знал, что ночью занемог мурзак и больше жить не будет.
Спросили люди: не надо ли чего и где схоронить его?
– Там, где упадет моя палка.
«Вероятно, бредит старик», – думали.
Крымские татары в пути. Художник К. Н. Филлипов
Но, собрав последние силы, поднялся Кемал-бабай, перешагнул порог, бросил кверху свою палку, зашатался и испустил дух. А палка высоко взвилась к небу и полетела на Кара-Даг.
Побежали за ней люди и нашли ее у ручья.
Там и схоронили святого.
И, схоронив, сосчитали, сколько было зарубок на дереве:
– Девяносто девять…
Решили, что было Кемал-бабаю сто лет, и сделали сотую.
Настало хорошее время. Горы покрылись зеленой травой. Быстро оправились тощие стада. Не возвращались на ночлег домой, ночевали в горах, и по ночам чабаны видели зеленый свет на могиле Кемал-бабая. Посылал мулла проверить – сказали, что правда.
– Уже не в самом ли деле азиз Кемал-бабай?
Ждали чудес. И случились чудеса. Из Отуз, Коз и Капсихора привозили больных. Многим помогало.
Тогда имамы объявили Кемал-бабая азизом.
И немощные стали приходить со всех сторон Крыма.
Приходят и теперь. Привозят больных из Алушты и Ускюта, из Акмечети и Бахчисарая. Говорят, всем помогает, кто приходит с чистой душой.
Всю жизнь искал правды Кемал-бабай; кто придет к нему с правдой, тому поможет он.
Потому что Кемал-бабай – азиз, святой.
(Из собрания Н. Маркса)
Сказание о Карадагском монастыре, не имевшем по бедности колоколов, и о звоне святого Стефана, который услышали с моря, когда правитель страны Анастас освободил невинно осужденного, живет поныне среди рыбаков.
Отвесными спадами и пропастями надвинулся Кара-Даг на беспокойное море, хотел задавить его своею тяжестью и засыпать тысячью подводных камней.
Как разъяренная, бросается волна к подножию горного великана, белой пеной вздымается на прибрежные скалы и, в бессилии проникнуть в жилище земли, сбегает в морские пучины.
Дышит мощью борьбы суровый Кара-Даг, гордой песней отваги шумят черные волны, красота тихой глади редко заглянет в изгиб берегов.
Только там, где зеленым откосом сползает ущелье к заливу, чаще веет миром покоя, светлей глубина синих вод, манит негой и лаской приветливый берег.
Обвил виноград в этом месте серые камни развалин древнего храма, желтый шиповник смешался с пунцовым пионом, и широкий орех тенит усталого прохладой в знойный день.
В светлые ночи встают из развалин видения давних лет; церковная песнь чудится в легком движении отлива; точно серебрится в лунных лучах исчезнувший крест.
Из ущелья в белых пятнах тумана выходят тени людей; в черных впадинах скал зажигает светлячок пасхальные свечи; шелестят по листве голоса неясною сказкой.
Мир таинственных грез подходит к миру видений, и для чистой души, в сочетаниях правдивых, исчезает грань мест и времен.
Колыхаясь, огромный корабль отделяется от скал и идет в зыбь волны. На корме у него, в ореоле лучей, уходящий на мученический подвиг святитель Стефан; отразились лучи по волне серебристым отсветом.
Оглянулся святитель на землю: затемнилась гора. Черной мантией укрыл Кара-Даг глубины пропастей, черной дымкой задернулись воды залива. Молился Стефан. Легкий бриз доносил до земли святые слова, и внимали им тени у развалины храма.
Из толпы отделилась одна; свет звезды побежал по мечу правителя Фул Анастаса. Со скалы взвил крылами мощный орел; содрогнулся рой видений.
Из пещеры вылетела сова. Раздалось погребальное пение оттуда, и плачевной волной понеслось. Догорающий свет, отголосок костра рыбаков, по тропинке скользнул, и на ней промелькнула тень старца.
Плакал старец: в Светлую ночь совершилось в Фулах убийство – на кровавый искус осудил Анастас неповинных.
Оборвались откуда-то камни, долго бежали по кручам оврага; в шорохе их был слышен неявственный ропот.
Над скалой загорелась красным светом звезда, отразилась багрянцем в заливе, упала тонким лучом на шип диких роз и кровинкой казалась в пионе.
И вздрогнула тень Анастаса, опустила свой меч; скатилась с пиона кровинка; взвилась белая чайка с утеса; понеслась над горой: видно откроются двери Фулской тюрьмы.
Зажглась в небесах звездная сеть, белым светом обвила луна Кара-Даг, оделась гора в ризу блеска от отсвета звезд.
Заискрилось море миллионом огней.
По зыби морской, от развалин старинного храма, развернулся ковер бриллиантов, и над ним хоровод светлых душ в прозрачном венце облаков пел пасхальный канон:
– Христос анэсти!
На мгновение мелькнул в уходящей дали Стефанов корабль, и оттуда, где он исчез, понесся волной тихий пасхальный звон.
Радость светлого дня доносил тихий звон до земли; перекатами эха был подхвачен в горах Кара-Дага, перекинут на север неясной мечтой; у костра пробудил рыбаков.
И исчез мир видений.
(Из собрания Н. Маркса)
