За нимфой ты, о царь, уже бегал! -на что возражал ехидный поэт, и лишь ему сходило с рук нескромное напоминание о сбежавшей жене царя.
Среди приближенных и в народе лишь шушукались:
Виданное ли дело: нимфе жить среди людей! И с самого начала было ясней ясного, что не кончится добром привязанность царя к туче!
Что такое Нефела?-продолжал судачить народ.- Вот глянь на небо: стадами или причудливыми чудовищами плывут в синеве белые громады. А подойдет час, прольется небо благодатным дождем - и истаяла туча, словно никогда и не было!
Не скажите,- продолжали третьи, с тоской поглядывая на суетных жен и девиц, что весь день готовы наряжаться, да пилить мужа или отца,- нимфа, по крайней мере, так погружена в самое себя, что ей недосуг думать о чем-то земном и обыденном!
Вот она и уплыла, бросив двоих малолетних деток! - зло подзуживали иные.
Разговоры, что пыль: сколько не занавешивай пологом вход, а, день-другой, уже просочилась, тонким слоем покрывает стены, пол, утварь. Доходили слухи и до Афаманта - но лишь пышнее празднества во дворце. Лучшие девушки царства, согнанные из дворцов и лачуг, услаждают ненасытную тоску великого царя и его приближенных.
Забудется царь: на спортивном турнире, где ловкие юноши горделиво показывают свою силу и мужество, на охоте, когда скачет наездник за собачьей сворой, догоняя мелькнувшую сквозь зелень ветвей дичь, в пении старика с кифарой, что диву даешься: как эти скрюченные пальцы могут извлекать столь божественные звуки,- но вдруг вздрогнет, окаменеет Афамант, и не милы ему увеселения. Тогда призовет царь близнецов, смотрит на сына и дочь, выискивая в невинных мордочках черты легкомысленной его жены. Но изменчивы тучи, их постоянство - лишь постоянство ветра, что дует в любом направлении - и нет выхода из лабиринта потери.
О, царь! - Павлидий робко напомнил о своем присутствии.
Ему, как близкому другу Афаманта, было ведомо, что прячет царь за задумчивой тенью, павшей на чело Афаманта.
Да-да,- как сквозь сон пробормотал царь, отпуская мановением руки поэта,- поди, сочини что- нибудь об изменчивости и постоянстве вещей - душа просит!
Будет исполнено,- охотно откликнулся Павлидий, в душе недоумевая: как соединить столь несовместимые сущности. Да, вода, заледенев, обретает твердость, но даже в погасшем угольке таится напоминание о бушующем пламени.
Окружающие, пораженные странной переменой настроения царя, примолкли. Не бьют тугие струи о днище пиршественной чаши, не звякнет, соприкоснувшись, металлический кубок в руках рядом возлежащих сотрапезников: хмур и молчалив великий царь. Меж тем, никто, кроме разыгравшейся за стенами дворца бури, не смеет нарушить провисшее над собравшимися молчание.
Жалобно звякнули и испуганно умолкли случайно задетые струны кифары - что-то творится с великим царем.
Павлидий на цыпочках, не оборачиваясь, отступал от задумавшегося Афаманта. Оставалось несколько шажков, чтобы скрыться за пологом, но царь, словно очнувшись от сна, удивленно встряхнул оцепенение.
Что так скучно? Почему я не слышу пения и музыки? Эй, прислужники, еще вина - и никого не выпускать из дворца! Будем торжествовать - и я первый готов быть пьяней пьяного!
А за стенами ярилась буря. Ночное небо, всегда так ласково сиявшее жемчугом по темному бархату, мрачно бросало на землю белые градины вперемешку с дождем. Деревья клонились от яростных порывов ветра. Сучья потоньше и однолетние кустарники вырывало, корежило. Ливень сплошной стеной отбирал зрение: уже в двух шагах было не различить окружающее.
В дворцовой зале слуги подбросили в очаг поленьев. Сухие дрова сразу занялись, тут же взметнув веселый рой искр. Красные отблески замелькали по лицам. В красное окрасились и струи фонтана. Афамант, как зачарованный, не сводил глаз с розово-красных капель - так причудливо красил воду огонь.
Не к добру этот цвет,- шевельнулась тревожная мысль.
Но тут иное событие отвлекло Афаманта.
Павлидий, собака! Ты это куда? Я разве не приказал всем не покидать пиршественную залу? Или к тебе, думаешь, мои приказания не относятся?
Павлидий замер, пригвожденный к месту. Как натура творческая, поэт с легкостью флюгера чувствовал перепады настроения царя Афаманта. Внутренний голос сейчас подсказывал: лучше не спорить. Павлидий плюхнулся там же, где стоял.
Взгляд Афаманта стал мягче.
Да не пугайся, поэт! Просто я хотел бы послушать твои новые стихи, но, учти, из тех, что горлопанят мальчишки-разносчики на улицах и базаре! - лукаво ухмыльнулся Афамант.
Царю давно то один, то другой доносчики докладывали, что Афамант - не единственный поклонник таланта Павлидия. Мол, рифмоплет сочиняет и кое-что, для царских ушей не предназначенное.
К виршам, хоть по стилю они и были подобны царскому поэту, Павлидий отношения не имел. Однако побледнел при словах Афаманта смертельно. Мраморная белизна отняла жизненные краски от лица поэта. Руки его дрожали.
О, великий царь! - вскричал Павлидий.-- Не верь моим недоброжелателям! То мои враги и враги любого честного человека нашептали тебе клеветные слова!
Афамант приподнял бровь, откровенно забавляясь испугом приятеля.
Так ты, Павлидий, мало того что сочиняешь про меня всякие пакости, еще и уверен, что я глуп и наивен, словно новорожденное дитя? И готов поверить всему, что мне скажут?
Я совсем не то хотел сказать!-совсем смешался поэт.
Ты прав, старина Павлидий! - рассмеялся царь.- Я знаю, что ты искренне любишь и почитаешь своего властелина. А того уличного рифмоплета я уже и сам нашел. И не в обиду, Павлидий, мальчишка-юнец и впрямь кое в чем превзошел тебя, мой верный друг!
Павлидий встрепенулся при послених словах царя:
Да, великий царь! Вся моя жизнь, все мои помыслы и усилия направлены только на то, чтобы росла и ширилась в народе слава о тебе, о твоих добродетелях и достоинствах!
Хорошая, хорошая собака! - криво усмехнулся Афамант.
Он и сам с трудом себя понимал. Ну, к чему было дразнить старого жирного Павлидия? Но словно какой-то демон поселился внутри и заставлял злые мысли выплескивать злыми словами.
Сотрапезники лишь сильнее вжались в стены, стараясь, чтобы колючий взгляд Афаманта скользнул мимо, но никто не решался и вздохом возразить царю.
Близилась полночь, то время, когда к человеку приходят смутные мысли и тайные желания стремятся поглотить твое существо и повергнуть человека в бездну страхов и ужаса.
Эх, вы! -брезгливо поморщился Афамант.- Все вы - ничтожные черви, место которым на рудниках!
Гости Афаманта еще больше, если только это возможно, съежились: всем было ведомо, что царь может и не полениться утром осуществить угрозу, вскользь брошенную на ночном пиру. И не один, не двое, в слезах и кровавых разводах, стеная отправились туда, куда лишь высказанной вслух мыслью послал их великий царь.
Афаманта охватила ярость, один из тех приступов бессознательной ярости, когда единственным спасением от самого себя - это получать наслаждение, любуясь на муки ближнего.
Что, переполошились?--скрипнул зубами Афамант.- Все готовы залапать своими жирными руками! А оглянешься: ни единого человеческого лица - все морды какие-то!
У того мальчишки-поэта, хоть и злой язык, зато глаза честные! - и тут движение мысли изменило направление намерений Афаманта.
Вначале ему лишь хотелось в едком угаре лишь оскорбить эту жующую и жирующую за его счет пьянь - теперь фарс захотелось сменить трагедией.
Афамант приказал привести из темницы уличного поэта, меж тем наблюдая за переполошенными лицами собравшихся.
И недоумевал: что у него может быть общего с этими подобиями на человека.
Неужели и я столь никчемен и пуст, как пусты и равнодушны эти трусливые лица, обрюзгшие и тупые? - размышлял царь, пока исполнялось его приказание.
По мраморным плитам раздались приближающиеся шаги. В залу, подталкиваемый стражником, чуть ли не влетел худенький мальчишка-подросток. Споткнулся, зацепившись о чью-то протянутую ногу, но устоял, лишь качнувшись. Прищурился на свет из темноты.
Афамант с недоверием и удивлением рассматривал преступника. На вид парню было ровно столько, сколько нужно для того, чтобы научиться ловко мухлевать в цветные камешки.
Одежда, жалкая и изодранная, выдавала сына из имущей семьи.
А что это он такой поцарапанный? - полюбопытствовал Афамант, рассматривая преступника, в котором никак не мог углядеть причину, толкнувшую парня к противоречивым деяниям: ему б вначале брить подбородок, а тоже, шуточки-припевочки, оскорбляющие самого властелина.
Воин, отпихнув парня, выступив вперед:
Так сопротивлялся, как дикая кошка - вот и примяли чуток.
Царь приблизился к юному поэту. Провел ладонью по щеке. Юноша зло дернулся. Афамант прищурился, злая усмешка скользнула по губам:
