многих подобных сеансах, но теперь он смотрел и слушал, как чужой, пока они придумывали возможный сценарий произошедшего и пытались выработать эффективный план действий.
«Припаркованный грузовик на служебной площадке.»
«Белый грузовик. Думаешь, нам стоит поднять тревогу?»
«Это может быть любой грёбаный грузовик. Бэйли не видел номерного знака.»
«Удивительно, что он вообще увидел грузовик, как ты описал эти окна.»
«В любом случае, именно это он и должен был сделать. Припарковал грузовик на служебной площадке, затем проник, минуя центральный вход в отель. Я не мог войти через противопожарную дверь на площадке, потому что она заперта снаружи.»
«Подошёл к стойке регистрации, спросил мистера и миссис Клинг.»
«Или, может быть, звонил по телефону и таким образом узнал номер комнаты.»
«Нам лучше спросить клерка, выдавал ли он ключ после того, как Берт и Августа заселились.»
«Я всё ещё хочу взглянуть на список приглашённых, Берт.»
«Хорошей идеей было бы также начать работу над делами об аресте.»
«Хочу, чтобы вы, ребята, связались со всеми нашими осведомителями.
Если это какая-то тупая месть.»
«Да, это тоже может сработать.»
«Когда ты в последний раз видел Дэнни Гимпа, Стив?»
«Давно.»
«Свяжись с ним. Кому-то также следует связаться с Жирным Доннером. Мейер, ты хочешь сидеть здесь?»
«Верно, лейтенант.»
«Я попрошу кого-нибудь заменить тебя в восемь. Который сейчас, чёрт возьми, час?»
Все повернулись к окнам. Серый рассвет безрадостно пробивался над крышами города.
Она потеряла счёт времени и не знала, как долго находилась без сознания; однако она подозревала, что прошли часы и часы с того момента, как он зажал ей нос и рот пропитанным хлороформом ватным тампоном. Она лежала на полу, её запястья были связаны за спиной, а лодыжки связаны вместе. Её глаза были закрыты, она чувствовала, как ей казалось, что к векам прижимаются куски ваты, прочно удерживаемые на месте липкой лентой или какой-то повязкой.
В рот ей засунули тряпку (она чувствовала её вкус, и надеялась, что не подавится), а затем на неё намотали кляп, опять же то ли скотч, то ли бинт. Она не могла ни видеть, ни говорить и, хотя внимательно прислушивалась к малейшему звуку, совсем ничего не слышала.
Она вспомнила… В правой руке у него был скальпель. Она обернулась, когда услышала, как щёлкнула дверь отеля, и увидела, как он идёт к ней через комнату, скальпель блестит в свете лампы на комоде. На нём была зелёная хирургическая маска, и его глаза поверх маски быстро осматривали комнату, когда он подошёл к тому месту, где она уже шла от чемодана к двери ванной, перехватил её, схватил сзади и притянул к себе. Она открыла рот, чтобы закричать, но его левая рука теперь крепко обнимала её за талию, и внезапно его правая рука, держащая скальпель, двинулась к её горлу, описывая дугу сзади. Она почувствовала лезвие на своей плоти и услышала, как он прошептал единственное слово «молчи», и формирующийся крик превратился в испуганный всхлип, заглушённый шумом душа.
Он потянул её назад к двери, а затем внезапно развернул её и прижал к стене, скальпель снова приблизился к её горлу, а его левая рука потянулась в карман пальто. Она увидела комок пропитанной ваты за мгновение до того, как он зажал им ей нос и рот. Она ненавидела запах хлороформа с шести лет, когда ей удалили миндалины. Она повернула голову, чтобы избежать удушающего аромата, а затем почувствовала, как скальпель прикасается к её плоти, настойчиво напоминая ей, что можно и порезаться. Она испугалась, что, потеряв сознание, может упасть вперёд на острое лезвие, и старалась удержаться от головокружения, но шум душа казался усиленным, будто океанский прибой бился о какой-то пустынный берег. Волны разбиваются и отступают в бесконечном повторении, пузыри пены растворяются, и высоко над головой, так далеко, что едва можно было услышать, звучит крик чайки, который мог быть всего лишь её собственным сдавленным криком.
Теперь она слушала.
Она ничего не слышала и подозревала, что осталась одна. Но она не могла быть уверена. За повязкой на глазах она начала беззвучно плакать.
⑤
Никто в сфере предотвращения преступности и обеспечения правопорядка не любит признавать, что информаторы являются жизненно важной частью всей системы. Для этого есть причины. Для начала информатору платят. Ему платят наличными. В тех случаях, когда он работает на ФБР, министерство финансов или почтовую службу, им действительно платят очень большие суммы денег, а также часто защищают от ареста и/или судебного преследования. Хороший информатор иногда более ценен, чем хороший полицейский, и были случаи, когда хорошего полицейского продавали, чтобы защитить хорошего информатора. Деньги, которые платят информаторам, поступают из подкупающего фонда, первоначальным источником которого являются налогоплательщики. Независимо от того, помечен ли оной как «мелочь», «исследование», «усадка», или «Фонд панталонов матери Лири», деньги в этом конверте наверняка не поступают из карманов трудолюбивых сотрудников правоохранительных органов.
Налогоплательщик ставит крестик (таким образом обычно подписываются люди, не имеющие собственной подписи — примечание переводчика), и это одна из причин, по которой полицейские, агенты, инспекторы и вообще кто угодно неохотно обсуждают свою зависимость от информаторов. Налогоплательщики не знают информаторов, видите ли. Налогоплательщики знают только крыс.
Информатор — это крыса, а нигде в мире крысу не уважают. Таким образом, налогоплательщики не считают, что крыс следует вознаграждать за их крысиное поведение. Даже малышей учат не уважать других малышей-стукачей. (Интересно отметить, что в преступном мире информатор известен не как «стукач» или «грязная крыса», без оглядки на Джеймса Кэгни (американский актёр театра и кино, артист водевилей и танцор; приписываемую ему фразу «ты грязная крыса» он за всю кинокарьеру ни разу не произносил — примечание переводчика). Информатора называют просто и по-детски «стукачом.») Очень строгий кодекс преступного мира запрещает стукачество, и стукачей очень часто находят мёртвыми, с символическими отметинами, такими как вырезанные двойные кресты на щеках. Страх репрессий, конечно, является одной из причин, почему честные граждане не сообщают в полицию о преступлении, свидетелем которого они стали. Но другая причина — это отвращение, которое среднестатистический, обычный, гетеросексуальный гражданин испытывает к любому, кто разглашает секрет. Секрет вполне может заключаться в личности убийцы.
Невзирая на всё, не принято об этом рассказывать. У информаторов таких сомнений нет. Единственное, о чём они беспокоятся, — увидит ли кто-нибудь их разговор с полицейским. Полицейские 87-го участка знали, что дела с доносами опасны, и поэтому были готовы встречаться со своими информаторами со всеми мерами предосторожности.
В тот понедельник утром в 10:00 детектив Стив Карелла сидел на скамейке посреди Гровер-парка, ожидая появления Дэнни Гимпа.
Моросил дождь. Моросящий дождь был холодным и влажным. Туман поэтично поднимался над скалами и ручьями. Деревья с обнажёнными стволами и ветвями стояли измождёнными силуэтами, словно стройные
