сам дьявол вспорол когтями все мешки с худшими из качеств, и теперь они сыплются под ноги, мешая сделать даже шаг. И самое тупое, я знаю, почему все это со мной происходит, но ни фига не могу с этим сделать. Не чувствую сил. Ничего не чувствую, кроме омерзительной злости на себя и всех вокруг. Я на пределе своих возможностей. Не думал, что он настигнет меня так скоро, ведь раньше притворяться, что мне нравится моя жизнь и я не боюсь перемен, было так же легко, как дразнить Толю и Колю из-за их глупости или шутить над Лешей из-за роста.
– Сорян, – цежу я. – Пойду плиткой в ванной займусь. Мне на работу к десяти.
Разворачиваюсь и выхожу из кухни. Швыряю полотенце на застеленный целлофаном диван в гостиной, а затем хватаюсь за перфоратор. Будь моя воля, я бы сутками только этим занимался, потому что в грохоте инструмента и падающей на пол плитки не слышно никого, даже моих внутренних диалогов, что стали исключительно пессимистичными. Правда, стоит мне подойти к последней целой стене в ванной комнате, как в дверном проеме появляется Леша.
– Что с тобой, братан? – серьезно спрашивает он.
– Не с той ноги встал, – отмахиваюсь я.
– Может, еще поспишь? Ты за четыре дня почти всю плитку в доме сорвал. Незачем так надрываться.
– Я в норме.
– Уверен?
– Лех, не загоняйся. У тебя есть о ком беспокоиться.
– И ты в этот круг тоже входишь. – Он делает шаг вперед, а я опускаю подбородок, глядя на него исподлобья.
– Я тебя не узнаю, Яр, – растерянно говорит Леша. – Ты почти не разговариваешь с нами, ни дома, ни в чате. Кир тоже ничего не говорит, но, похоже, что-то знает. Что у вас здесь случилось?
Мне не хочется ни с кем говорить. Не хочется ничего обсуждать, потому что все, что я могу сказать: «Отвалите! Я устал! Я не хочу больше с вами нянчиться! Ни с кем не хочу! Все, что я делаю, не приносит мне ничего, кроме боли. Я задолбался быть хорошим и удобным. Просто оставьте меня в покое, занимайтесь своей жизнью!». Рык поднимается по горлу, но я не позволяю ему вырваться наружу ужасным потоком слов. Не собираюсь вываливать все это на друзей. Нужно просто еще немного потерпеть. Еще чуть-чуть, и я снова стану собой. Если от меня вообще еще что-то осталось, конечно. Встреча с Ясминой что-то во мне сломала. В том нет ее вины, знаю, она не нарочно. Просто именно она показала мне, чего я хочу. Как сильно я этого хочу. Заботы, понимания, поддержки, любви… гребаной любви. Хочу быть нужным не только как жилетка, верный друг или свободные уши. Хочу большего.
– Ничего не случилось, – выдавливаю я и включаю перфоратор, отворачиваясь к стене.
Пару часов спустя, хорошенько вымывшись от пыли, выхожу из дома и с неприязнью кошусь на машину, стоящую у двора. Взять бы сейчас перфоратор и раздолбать ее к чертям, но я не могу опуститься до позорной истерики. Сколько мне, пять? Мир несправедлив и меня это расстраивает? В кого я превратился? Затыкаю внутреннего обиженного мальца и сажусь за руль.
Кожаные сиденья обжигают задницу, в салоне нечем дышать. Завожу мотор и открываю все окна, и тут за рычанием двигателя слышится трель мобильного звонка. Имя контакта на экране – новая колотая рана, надпись на запястье горит огнем. Судьба издевается надо мной, не иначе. Желания брать трубку нет, но приходится себя пересилить.
– Слушаю, – отвечаю на звонок.
– Здравствуй. – Ее тихий голос завязывает нервы в тугие узлы. – Можешь заехать?
– Сейчас?
– Да. Ненадолго. Нужно поговорить.
Солнечные лучи, бьющие в лобовое стекло, почти плавят плоть. С трудом сглатываю кислую слюну и отвечаю:
– Хорошо. Скоро буду.
Завершаю звонок и следом набираю сообщение Ясмине, чтобы предупредить о том, что приеду на работу к двенадцати. Ответ приходит незамедлительно.
Ясмина: Конечно, не проблема. У тебя запись только на половину второго, но если не успеешь, напиши, я тебя заменю
Ярослав: Спасибо
Ясмина: Что-то случилось?
Ярослав: Нет, все хорошо. Не волнуйся
Смотрю на лживые буквы еще несколько секунд, а после блокирую экран мобильного и швыряю его на соседнее сиденье. Закрываю окна, включаю кондиционер и обхватываю руль, повторяя про себя: «Притворяйся! Притворяйся, пока сам не поверишь»!
Машина несет меня через город к окраине коттеджного поселка. Паркуюсь на подъездной дорожке перед высоким забором, за которым прошло мое детство. В ушах тут же раздаются звон битой посуды, мамины тихие рыдания и суровый голос отца, который ставил точку в любом разговоре оглушающим хлопком двери. Нужно покончить уже с этим поскорее.
Выбираюсь на улицу, калитка во двор оказывается открытой. В клумбах сухая земля, вместо зеленой лужайки плешивый жухлый газон, и только ряд карликовых елей выглядит живым и ухоженным, но это их заслуга, а не хозяев. Они растут сами по себе, никто за ними не ухаживает, но им это никак не вредит, даже наоборот. Поднимаюсь на крыльцо и рывком распахиваю тяжелую дверь. Пустота в полумраке прихожей мигом бросается в глаза. На полках нет обуви, на вешалках – верхней одежды. Стягиваю кеды и шагаю дальше. В кухне-гостиной ситуация не лучше. Плотные шторы закрывают высокие окна, у левой стены стоят коробки, а за мраморным кухонным островком сидит мать. Ее голова опущена, плечи сутулые. Кажется, она стала еще меньше с нашей последней встречи.
Пересекаю комнату, чувствуя при каждом шаге, как хрустит воля. Забираюсь на барный стул, и мать медленно поднимает голову. Ее пустой взгляд меня не слишком удивляет, как и темные круги под глазами. Другой я ее и не помню.
– Хочешь чай или… – начинает было она, но я мотаю головой.
– Нет. Спасибо.
– Ладно. – Мать коротко кивает, вновь опуская взгляд в стол, будто ей и правда физически невыносимо смотреть на меня.
– Он что? Забирает дом? – сухо спрашиваю я.
– Нет.
– Тогда что здесь происходит?
– Я уезжаю.
Мои руки немеют, а голова пустеет. Только слух улавливает какой-то шорох, и я замечаю, как мать пододвигает ко мне папку.
– Что это?
– Документы. Теперь этот дом твой. – Ее голос похож на шелест сухой листвы – ни эмоций, ни чувств.
Невысказанные слова разбухают во мне, точно дрожжевое тесто. Ползут вверх по горлу, мешая дышать. Прелый привкус тухлятины скапливается во рту, грозит вырваться претензиями и обидами, но я молчу. Молчу, потому что это ничего не изменит. Все уже случилось. Все выборы сделаны, а последствия приняты.
– Куда ты едешь? – спрашиваю я.
– К
