может сыграть роль универсальной сингулярности в вводной фазе эпохи Интернета. Как это социальное производство повлияет на формирующиеся классы в кибермире: нетократов и консуматоров? Попадут ли они под влияние тех же капиталистических соблазнов, которые соблазняли их индивидуалистических предшественников, или им удастся разглядеть эти иллюзии? Или же они станут жертвами совершенно новых иллюзий?
Неразумно требовать от консьюмтаристов, чтобы они были способны видеть насквозь и дистанцироваться от позднекапиталистического общества потребления. Они даже не являются подлинными социальными производителями в фукольдианском смысле: скорее, они - социальные потребители, отсюда трагический термин "консумтариат". Речь идет о пролетариате потребления, который, в отличие от классического рабочего пролетариата, больше не объединен вокруг гордой производительности, а сведен к андерклассу, для которого единственным объединяющим фактором является пассивное потребление развлечений и производство идентичности в готовых массовых изданиях. Сопротивление коррумпированной системе должно исходить изнутри нетократии, которая представляет собой подрывную ветвь общественного производства. Однако нет никаких признаков, указывающих на то, что нетократия будет едина в политической борьбе при информационализме, так же как буржуазия была политически едина при капитализме, когда ей удалось пробиться через свою формационную борьбу за либеральную демократию.
Идеологические трещины внутри нетократии уже отчетливо видны (см. "Нетократы"). Единственный политический проект, который гарантированно объединит нетократию в рамках информационизма, - это борьба за свободный и открытый Интернет, поскольку эта борьба де-факто касается самых фундаментальных условий ее существования как социального класса. Без свободного и открытого Интернета нетократия как общественная элита не будет реализована, а останется, в лучшем случае, странной группой с интересными специальными навыками на внешних задворках социальной арены. Возможный, если не сказать вероятный, сценарий заключается в том, что небольшое меньшинство внутри нетократии сначала выступит против государственно-корпоративистской структуры власти, примет абсолютную позицию в эпоху интерактивности, вырвется из коррумпированной системы и построит параллельную утопию. Для начала в виде временной автономной зоны, которая со временем становится постоянной с целью сделать утопию и ее потенциал видимым; видимость, которая вдохновит других начинающих нетократов творчески имитировать утопию и тем самым завершить информационно-технологическую революцию.
С богословской точки зрения, падение синтетизма происходит, когда самолюбие превращается в нарциссизм. Поэтому синтетизму необходимо неуклонно бороться с интернарциссизмом. Нарциссизм присутствует как в самозваной жертве, так и во властном человеке. Вместо этого герой-синтетик безоговорочно и анонимно отдает себя в братском/сестринском общении с сообществом синтетиков. За пределами этого общения этика рождается в процессе создания агентства: как агент, внутри и вместе с синтетической общиной, индивид стремится к сильной этической идентичности, экзистенциальной субстанции, которая реализуется, когда обещание становится действием. Согласно аморальному, но неподкупно этичному Зороастру, этика - это вечно повторяющийся цикл обратной связи: Ты есть то, что ты думаешь, то, что ты думаешь, влияет на то, что ты говоришь; ты есть то, что ты говоришь, то, что ты говоришь, влияет на то, что ты делаешь; ты есть то, что ты делаешь, то, что ты делаешь, влияет на то, как ты думаешь, и так далее. Только идентифицируя себя в качестве синтетического агента, индивид может войти в зороастрийский этический круг и завершить его как внутренне действующее явление внутри синтетического сообщества.
Ценности и оценки информационизма вытекают из того, что мы называем этикой интерактивности (см. "Машины тела"). Сетевые динамические эффекты должны лежать в основе производства ценностей и оценок в сетевом обществе, где все - от физики и биологии до художественного творчества и религиозной практики - характеризуется одержимостью внутридействующими явлениями, и не в последнюю очередь их отношениями друг с другом. Это мир, где все всегда, по выражению Фридриха Ницше, как минимум два, а зачастую и во много раз больше. Агентство перемен в таком мире - само по себе чрезвычайно сложное явление: многополярное, многомерное, многозависимое и во всех направлениях опутанное своим окружением. В реляционистском обществе, в реляционистском мире этика должна быть сначала интерактивной, а затем и интраактивной.
Этика интерактивности может и должна быть противопоставлена гиперсубъективистской этике последнего великого этика-индивидуалиста, литовско-еврейского философа Эммануэля Левинаса. По мнению Левинаса, "другой" утратил всякое содержание и стал пустой целью для выживания этики вообще. С почти психотической убежденностью Левинас утверждает, что этика - это первичная философия, что она предшествует и диктует онтологию, эпистемологию и метафизику. Справедливость - это обещание помнить о жертвах прошлого и стремление действовать справедливо в будущем. Левинас добивается своего этического фундаментализма, сводя другого лишь к лицу, в присутствии которого, как утверждает Левинас, он испытывает слепую экзистенциальную любовь почти библейского масштаба.
Без этой слепой этики для Левинаса нет субъекта. Только во встрече между незнакомцами появляется метафизическая бесконечность. Отношения между изолированным субъектом и изолированным объектом, как его эмоционально перегруженной мишенью, вряд ли могут быть более ясными, чем у Левинаса. А что, собственно, было встроенным логическим завершением индивидуализма, если не эта в корне банальная мистификация другого? Единственный заметный выход - это чистый разрыв с индивидуализмом, что и делает синтетизм. Не существует целостного субъекта, который переживает себя как постоянную сущность, либо сам по себе, либо как причудливый побочный продукт романтического поклонения другому. Вместо этого первична запутанность. И в этой запутанности возникает нечто совершенно иное, чем индивидуалистическое увлечение Левинаса с его авраамической ностальгией.
Синтетизм открывает путь к этике интерактивности, основанной на стремлении запутанного, протянутого феномена к собственному выживанию, его воле к интенсивности и расширению. Первичное возникает не в этике и не в том, что субъект испытывает к другому. Первичным является существование Вселенной и то, как это существование проявляет себя, приводя людей в движение по отношению друг к другу. Индивидуалистическое увлечение Левинаса сменяется проявлением Синтеоса во встрече между людьми. Эта встреча получает свою экзистенциальную субстанцию не через определенную эмоцию или священное жертвоприношение только в одном направлении между двумя изолированными друг от друга субъектами, как это представляет себе Левинас, а в сознательном совместном действии двух равных агентов - одновременно и сплетенных, и автономных, - которые осознают, что актом воли они действительно могут и поэтому решают впустить агапэ в отношения между ними, которые таким образом решают сакрализовать встречу и совместное действие. Синтез просто возникает, когда любовь между людьми устанавливается как совместная истина, как действие.
Сакрализация, о которой идет речь, может быть усилена за счет совместного употребления ЛСД, мескалина, МДМА, псилоцибина или любого другого из множества мыслимых химических веществ для братания в рамках священной церемонии. Уже в "Рождении трагедии" Ницше описывает, как наркотический опыт представляет собой восстановление дионисийского мировоззрения, соединение человека с природой, религиозный опыт существования в целом. Видение Ницше о духовных возможностях наркотиков стремительно воплощается в жизнь в XX веке: Альберт Хоффман впервые синтезирует ЛСД в 1938
