антропоцентрической фантазии вся эта мифологическая конструкция находится в бесполезном бездействии. Только в рамках капиталистической фантазии, вращающейся вокруг центральности индивида и субстанциональности атома и непреодолимого разрыва между ними, эти мифологические утверждения могут быть искажены в категорические аксиомы. Сакрализация жизни, тела и сознания - побочный продукт массового интернарциссизма, коллективного самовосхваления, которое, в свою очередь, является следствием полностью реализованного отчуждения. Истина, однако, заключается в том, что жизнь, тело и сознание - это эмерджентные явления в открытой и контингентной вселенной; явления, которые характеризуются постоянно возрастающими степенями сложности, а не какой-либо формой сакральности. То, к чему можно относиться в более глубоком смысле, - это не эти три антропоцентрические проекции сами по себе, а общая базовая переменная; постоянно возрастающая интенсивность текущих эмерджентностей. Для синтетика такие понятия, как жизнь, тело или сознание, не являются фундаментальными; скорее, они должны рассматриваться как вторичные и именно как антропоцентрические проекции на богатую, творческую способность Вселенной порождать носителей различных интенсивностей. И именно эта интенсивность является священной. Имя этой интенсивности - Энтеос.
В постмодернизме доминирует страх перед конфликтом и его идеология - культурный релятивизм. В яростной враждебности к фиксированным ценностям культурный релятивизм все же фиксирует ценность в себе, а именно фиксированную ценность как таковую, что все ценности гибкие. Тем самым он сразу же падает на свой собственный меч (см. "Машины тела"). В информационном хаосе интернет-общества культурный релятивизм заменяется поиском качественных интенсивностей. Все утверждения не являются в равной степени истинными или ложными. Утверждение усиливается интерсубъективно и получает научную достоверность, если его можно проверить. Оно просто имеет более высокую интенсивность истинности, чем необоснованные измышления. Энергичный атеист Кристофер Хитченс совершенно прав, когда пишет, что то, что можно утверждать без каких-либо доказательств, можно и опровергнуть без доказательств. Вопрос в том, является ли эта интенсивность истины специфической интенсивностью (как если бы истина с самого начала была особым спектром внутри интенсивности) или чистой интенсивностью (как если бы интенсивность предшествовала истине, а истина временно выводилась из интенсивности во всей ее полноте как этический акт). Существует ли какая-то объективно обоснованная иерархия между различными спектрами внутри интенсивности, или же интенсивность следует понимать именно так, как она есть во всей своей полноте?
В поисках ответа обратимся к истории философского витализма. Разница между индивидуалистической и дивидуалистической парадигмами не может быть более четкой, чем разница, существующая между близкими в других отношениях французскими философами Анри Бергсоном и Жилем Делезом. Классический витализм Бергсона упорно придерживается идеи сакральности жизни как онтологического основания. Однако для Делеза торжество жизни становится еще одним банальным антропоцентризмом в картезианской вселенной, которая была закрыта и обезболена без веских причин. Вместо этого он рассматривает активную интенсивность как фундаментальное выражение существования Вселенной по отношению к самой себе. Пантеистический, а не антропоцентрический витализм Делеза, таким образом, остается - в повествовании о великолепной способности Вселенной к творчеству и множественности - в равной степени как с чудесным в квантовой физике и космологии, так и с чудесным в растениях и животных. Поэтому кажется вполне разумным, что фиксированные на интенсивности варианты реляционизма Карен Барад, Мануэля де Ланды и Роберта Коррингтона исходят из делюзианского, а не бергсоновского витализма. Именно природа, а не то, что наиболее тесно связано с человеком, является витальным, и природа сама по себе витальна, исходя из своей интенсивности. Поэтому Делез, Барад и де Ланда - философы-натуралисты. Признанный синтетик Коррингтон даже называет свою философскую ориентацию экстатическим натурализмом.
Философия процесса по своей сути скорее описательна, чем предписательна. Ницше строит генеалогию, Фуко составляет археологию, Деррида называет свой метод деконструкцией, мы сами описываем свою работу в предыдущих томах как метеорологию, поскольку мы - как и синоптики - изучаем будущее как гигантский информационный комплекс, который трудно постичь в целом. Предпосылкой описательных методов философии процесса является то, что Ницше видит своего предшественника Канта насквозь, когда за заявленной им волей к истине прослеживает еще более глубокую волю к фабрикации. Ницше не видит другой возможности для написания истории, кроме фабрикации, даже среди философов. Разница, таким образом, заключается не в воле к фабрикации, противопоставленной воле к истине, а скорее в различном уровне качества разных попыток фабрикации. Все истины - это своего рода мифы, но все мифы не одинаково функциональны в повторяющемся противостоянии с окружающим нас бытием. Некоторые мифы правдивее других, что можно и нужно проверять во взаимодействии с окружающим миром.
Насилие постоянно присутствует в любых отношениях. Прославление насилия - это преимущественно современный феномен. Чем дальше мы отдаляемся от общества, в котором прямое физическое насилие было равнозначно власти, тем больше прославляется голое насилие именно теми, кто считает себя лишенным власти, когда насилие встраивается в систему или теряет свою очевидную функцию носителя власти. Даже стремление уменьшить насилие требует дальнейшего насилия. Пацифизм, таким образом, является идеальным примером ложной радикальности. Все системы содержат встроенное насилие. Общество без насилия было бы невозможным, поскольку общество без антагонизмов никогда не может существовать. Мечта об абсолютном мире - это мечта об абсолютном нападении. Жан-Поль Сартр отмечает, что пацифисты во всех обществах всегда оказываются на стороне угнетателей, поскольку именно благодаря пацифизму угнетенные лишаются возможности сопротивления. Конечно, на практике пацифизм - это самый легкий способ сохранить статус-кво в обществе, где царят структурное насилие и угнетение: репрессии с вкрадчивой улыбкой.
Параллельно с этим избегание боли и страданий стало главной навязчивой идеей позднего капитализма. Это избегание превратилось в широко распространенную социальную игру. В результате мы получаем беспокойного и глубоко невежественного гражданина, который стремится к немедленному вознаграждению, избегая всего, что требует хоть немного терпения и отсрочки вознаграждения. Постмодернистская популярная культура пронизана этой стратегией, направленной на то, чтобы всегда и во всем идти кратчайшим путем к той или иной цели. Ничто не может требовать ничего, плохие новости должны замалчиваться и подавляться, сложные истины должны скрываться, ведь если ситуация действительно требует чего-то от потребителя, может, конечно, повернуть в дверях и просто пойти к более вкрадчивому конкуренту. Однако эта стратегия требует, чтобы природа находилась в постоянном состоянии равновесия без антагонизмов. Но такое равновесное состояние природы - это миф. Поэтому синтетическая экология начинается с понимания того, что все сущее, включая природу, - это процесс и постоянное движение, как выразился философ-синтетик Альфред Норт Уайтхед. Стабильность - это в лучшем случае скобка, в худшем - и скорее всего - чистое заблуждение. Солидарность через органическое единство противопоставляется механическому инструментарию.
Важным компонентом всех рассуждений о сознании является понятие интеллекта. Интеллект, однако, возникает не как лишний актив для развлечения владельца, а как необходимый инструмент выживания в
