спальне наступила тишина, и только перо едва слышно поскрипывало в руке Наполеона.
— Боня, ну ты хоть взгляни на мое новое платье! — не выдержала Жозефина.
Он бросил на нее быстрый взгляд (первый за этот вечер) и вновь уткнулся в бумаги.
— Такие платья годятся для молоденьких женщин, — пробурчал он, задрожав левой икрой. — В твоем возрасте они невозможны.
— Боня, Боня, ты так и не научился говорить женщинам комплименты…
Лежа на краю стола, Жозефина нежно коснулась своей босой ногой его плеча. Он не глядя поцеловал ей большой палец и продолжал писать.
— Наполеон, мне скучно!
— Хочешь…
— Конечно!
— Я не о том. Хочешь свежий анекдот про поручика Ржевского?
— Уи.
— Императрица Елизавета опять родила девочку!
Жозефина даже не улыбнулась.
— Тебе не понравился анекдот? — мрачно спросил он.
Она пожала плечами.
— Пардон, но… я не нахожу в нем ничего смешного.
Наполеон раздраженно дернул рукой, и декрет о назначении трактирщика Фуко министром внешних сношений украсила жирная клякса. Он угрюмо выдернул из — под бедра лежавшей на столе Жозефины чистый лист.
— Как же так? — сказал он. — Супруга Александра опять родила девчонку, а ты говоришь, «ничего смешного»? Этот анекдот просто вершина остроумия!
— Но при чем здесь Ржевский?
— Вот это-то как раз и смешно, что анекдот — про него, а он тут вроде и не при чем.
— Боня, ты сегодня переутомился. Зачем ты забиваешь свою гениальную голову этими дурацкими анекдотами? Оставь в покое свои декреты и займись-ка лучше мной.
Отбросив перо, Наполеон вскочил и принялся маршировать из угла в угол. Правую руку он по старой привычке гордо держал на животе.
— Пойми же наконец, Жозефина! Я собираю все анекдоты про Ржевского потому, что они позволяют заглянуть в самую душу России. Мне непременно нужно знать, что представляет из себя русский гусар, этот загадочный русский медведь. Ибо моя новая война с Россией неизбежна! Между прочим, анекдот, который ты только что слышала, мне рассказал маршал Ней.
— Который из бывших конюхов? — презрительно скривила губы Жозефина.
— Это не имеет никакого значения! Все решает не происхождение, а талант. У меня почти все маршалы подобраны с улицы. Возьми Жюно — он из лакеев, Удино — из арлекинов. А Ожеро я вообще с галер снял, у него до сих пор клеймо на заднице.
— На спине, — сказала Жозефина, поправив прическу.
Наполеон замер посреди спальни как вкопанный, полубезумным взглядом уставившись на нее.
— Что?! — вскричал он. — На спине? А ты видела? Откуда у тебя такие сведения? Может, ты с ним в бане мылась? Спинку ему терла? Если это так, то ты — чудовище!
Наполеон быстро вошел в раж. Швырнув на пол свою любимую треуголку, он долго топтал ее сапогами, задыхаясь от злобы, и вопил:
— Ты предала меня, Жужу! Ты изменила мне! И с кем? С этим прохвостом, с этим разбойником, который был неоднажды сечен плетьми и сослан на галеры! И которого я произвел в маршалы в одной лишь надежде, что своим ревностным служением интересам Франции он смоет постыдное клеймо со своей грязной жопы!
— Со спины, — невозмутимо молвила Жозефина, которая знала Наполеона лучше, чем иная мать знает свое дитя, и на которую его выходка не производила ни малейшего впечатления. — Клеймо у него — на спине, Боня. Это известно всем, кроме тебя… И в бане я с ним не мылась. Как же тебе не стыдно бросать мне столь нелепые обвинения!
Она запустила в него чернильницей и намеренно промахнулась.
Наполеон сразу же умолк и сошел со своей шляпы. У него эти переходы — от припадков бешенства до холодного спокойствия — проходили легко и безболезненно.
— Ну, хорошо, извини…
Он подошел к Жозефине, которая по-прежнему лежала на столе, и в знак примирения поцеловал ее в висок. Она взъерошила ему волосы.
— Мой Наполеон… Ах, и зачем ты женился на этой легкомысленной австрийке?
— Во имя Франции, милая. К тому же Мария — Луиза не такая уж дура… я имею в виду — в постели. Она очень даже сообразительная.
— Перестань! Ты вечно хвалишься передо мной своими любовными победами, будто мне доставляет удовольствие слушать, что у маркизы Костен на попке родинка, мадемуазель Жорж любила, чтобы ей завязывали глаза и руки; что герцогиню Сюше ты ублажал, не отцепив от пояса саблю, а баронесса Витроль большая охотница попердеть. Фу! фу! фу! Впредь, клянусь, я буду затыкать себе уши. Лучше расскажи, как ты собираешься овладеть Россией.
Наполеон снял Жозефину со стола и перенес на постель. Потом, отцепив саблю, прилег рядом.
— Я покорю эту дикую страну, обещаю тебе, Жужу.
Он долго пыхтел и мучился, но накопившаяся за день нечеловеческая усталость давала о себе знать.
— Чем больше мыслей, тем меньше желаний, — угрюмо изрек император. — От великого до смешного — один шаг.
— Бонапарт, но ты же Наполеон!
— Да, милая, я Наполеон, но, когда я думаю о своей будущей войне с Россией, мне трудно сосредоточиться на любви.
— Тогда представь, что перед тобой лежит Россия. Она это я. Возьми меня, мой узурпатор! Плени меня, покори, овладей!
— Да, ты права, — словно в бреду, забормотал Наполеон, покосившись на пришпиленную к стене карту мира. — Если представить тебя Европой, то губы твои — Париж, одна грудь — Вена, другая — Дрезден, Варшава — пупок… и вот я уже на просторах России… я приближаюсь к Москве… о боги!.. Москва горит…
— Она пылает, мой милый деспот. Она зовет тебя. Где твоя Старая гвардия? Где твои пушки? Бейте, барабаны! Трубите, трубы! Москва у твоих ног!
И вдохновленный Наполеон Бонапарт одержал еще одну из своих блистательных побед.
В час пополудни император Александр в сопровождении поручика Ржевского вышел из Зимнего дворца на прогулку.
— Простите, государь, — сказал Ржевский, — совсем забыл. Когда я покидал свой эскадрон перед отъездом в Питер, майор Гусев просил передать, что он всегда готов лечь за ваше величество.
— С Лизкой?! — вспыхнул царь.
— Пардон, кажется, я не так выразился. Майор Гусев собирался лечь костьми на поле брани.
— Ах вот как. Что ж, это хорошо, — рассеянно пробормотал царь. — Гусятину я предпочитаю без костей.
Они немного помолчали.
— Откровенно говоря, поручик, — проговорил царь, поигрывая лорнетом, — я до сих пор не могу понять, почему моя супруга, рожая, звала именно вас. Почему не Пресвятую Богородицу?
— Мое имя на устах у многих женщин. Ее величество могли наслушаться разговоров обо мне. И в бреду что-то привидилось. Я, конечно, сам никогда не рожал,
