пыла, едва ли христианского, но очень пилигримского. Некоторые из них, однако, являются жемчужинами нежности или камеями смирения. "Воистину, каждый человек в своем лучшем состоянии - сплошное тщеславие. . . . Что касается человека, то дни его - как трава; как цветок полевой, так он расцветает. Ибо ветер проходит над ним, и он исчезает, и место его уже не знает его" (XXIX, CIII). В этих песнях мы чувствуем антистрофический ритм древневосточной поэзии и почти слышим голоса величественных хоров, попеременно отвечающих друг другу. Ни одна поэзия не превзошла эту в раскрытии метафоры или живой образности; никогда религиозное чувство не было выражено более интенсивно и ярко. Эти стихи трогают нас глубже, чем любая любовная лирика; они трогают даже скептическую душу, ибо придают страстную форму последней тоске развитого разума по некоему совершенству, которому он может посвятить свои усилия. То тут, то там в версии короля Якова встречаются меткие фразы, ставшие почти словами в нашем языке - "из уст младенцев" (VIII), "зеница ока" (XVII), "не уповай на князей" (CXLVI); и везде, в оригинале, встречаются уподобления, которые никогда не были превзойдены: "Восходящее солнце - как жених, выходящий из своих покоев, и радуется, как сильный человек, бегущий наперегонки" (XIX). Мы можем только представить, каким величием и красотой должны обладать эти песни на благозвучном языке их происхождения.*
Когда рядом с этими псалмами мы помещаем "Песнь Соломона", то получаем представление о том чувственном и земном элементе еврейской жизни, который Ветхий Завет, написанный почти полностью пророками и священниками, возможно, скрыл от нас - так же, как Екклесиаст демонстрирует скептицизм, не заметный в тщательно отобранной и отредактированной литературе древних евреев. Эта странная любовная композиция - открытое поле для догадок: возможно, это сборник песен вавилонского происхождения, воспевающих любовь Иштар и Таммуза; возможно (поскольку в нем есть слова, заимствованные из греческого), это работа нескольких еврейских Анакреонов, которых коснулся эллинистический дух, проникший в Иудею вместе с Александром; или (поскольку влюбленные обращаются друг к другу как брат и сестра на египетский манер) это может быть цветок александрийского еврейства, сорванный какой-то вполне эмансипированной душой с берегов Нила. В любом случае ее присутствие в Библии - очаровательная загадка: каким образом, подмигнув или обманув богословов, эти песни похотливой страсти нашли место между Исаией и Проповедником?
Сгусток мирры - мой возлюбленный; он будет лежать всю ночь между моими грудями.
Возлюбленный мой для меня как гроздь камфиры в виноградниках Энгеди.
Вот, ты прекрасна, любовь моя; вот, ты прекрасна; у тебя голубиные глаза.
Вот, ты прекрасна, возлюбленная моя, да, приятна; и ложе наше зелено. . . .
Я роза Шаронская и лилия долин... . .
Утешьте меня жгутами, утешьте меня яблоками, ибо я болен любовью. . . .
Взываю к вам, дочери Иерусалима, как к косулям или как к полевым зайцам, чтобы вы не будили любви моей, пока он не пожелает. . . .
Возлюбленный Мой - Мой, и Я - Его; он питается среди лилий.
Пока не наступит день и не исчезнут тени, обратись, мой возлюбленный, и будь как косуля или молодой заяц на горах Вефира. . . .
Пойдем, возлюбленные мои, выйдем в поле, поселимся в селениях.
Встанем рано в виноградники; посмотрим, процветает ли лоза, появляется ли нежный виноград и распускаются ли гранаты; там я дам тебе любовь мою.220
Это голос молодости, а голос притч - голос старости. Люди ищут в любви и жизни все; они получают чуть меньше, чем нужно; они воображают, что не получили ничего: таковы три стадии пессимиста. Итак, этот легендарный Соломон* предостерегает молодежь от злой женщины: "Ибо она повергла многих раненых; да, много сильных людей было убито ею. ... . . Тот, кто прелюбодействует с женщиной, лишен разума. . . . Есть три вещи, которые удивительны для меня; да, четыре, которых я не знаю: путь орла в воздухе, путь змеи на скале, путь корабля посреди моря и путь мужчины с девицей".221 Он соглашается со святым Павлом в том, что лучше жениться, чем сгореть. "Радуйся жене юности твоей. Пусть она будет как любящая олениха и приятная косуля; пусть груди ее всегда удовлетворяют тебя; и будь всегда восхищен ее любовью. . . . Лучше обед из трав, где есть любовь, чем загнанный бык, где есть ненависть".222 Могут ли это быть слова мужа семисот жен?
Рядом с распутством на пути к мудрости стоит лень: "Иди к муравью, медлительный. . . . Долго ли ты будешь спать, о ленивец?"223 "Видишь ли ты человека, усердного в своем деле? Он будет стоять перед царями".224 Однако Философ не приемлет грубого честолюбия. "Кто спешит разбогатеть, тот не будет невинным"; и "процветание глупцов погубит их".225 Работа - мудрость, слова - глупость. "Во всяком труде есть польза, но болтовня уст ведет лишь к скудости. . . . Глупец высказывает все, что думает, а мудрый держит это в себе до поры до времени; ...даже глупец, когда держит себя в руках, считается мудрым".226 Урок, который Мудрец не устает повторять, - это почти сократовское отождествление добродетели и мудрости, напоминающее о тех александрийских школах, в которых древнееврейская теология соединялась с греческой философией, формируя интеллект Европы. "Понимание - источник жизни для того, кто его имеет; но обучение глупцов - глупость. . . . Счастлив человек, который находит мудрость, и человек, который приобретает разумение; ибо приобретение его лучше серебра, и прибыль от него лучше чистого золота. Она драгоценнее рубинов, и все, чего ни пожелаешь, не сравнится с нею. В правой руке ее - долгота дней, а в левой - богатство и честь. Пути ее - пути приятные, и все стези ее - мир".227
Иов появился раньше, чем Притчи; возможно, он был написан во время изгнания и аллегорически описывал вавилонских пленников.* "Я называю ее, - говорит вероломный Карлайл, - одной из величайших вещей, когда-либо написанных пером... . . Благородная книга; книга всех людей! Это наше первое, самое древнее изложение бесконечной проблемы - судьбы человека и путей Бога к нему на этой земле. . . . Я думаю, что в Библии и за ее пределами нет ничего, написанного с равным литературным достоинством".230a Проблема возникла из-за древнееврейского акцента на этом мире. Поскольку в древнееврейском богословии не было Небес,231 добродетель должна была быть вознаграждена здесь или никогда. Но часто казалось, что процветают только злые, а самые лучшие страдания уготованы доброму человеку. Почему, как сетовал псалмопевец,
