может справедливо пожертвовать нынешним поколением ради безопасности его преемников. В этом смысле испанский соперник Ришелье, Оливарес, оценил его как "самого искусного министра, которым христианство владело за последнюю тысячу лет";37 Честерфилд назвал его "самым выдающимся государственным деятелем своего времени, а возможно, и любого другого".38
Его возвращение после окончательной победы при Руссильоне было похоронной процессией еще живого человека. Из Тараскона в Лион он отправился на барже по Роне; в Лионе он оставался до тех пор, пока Синк-Марс и де Ту не были судимы и мертвы; затем, слабый от боли в анальном отверстии, он повез себя в Париж в санях, которые несли двадцать четыре человека из его телохранителей, и достаточно больших, чтобы вместить кровать для умирающего, стол, стул и секретаря, чтобы тот диктовал приказы армии и дипломатические сообщения. Шесть недель длился этот предсмертный марш, и по дороге собирались люди, чтобы взглянуть на человека, которому они могли отдать не любовь, а страх, уважение и почтение, как потрясающему воплощению церкви и государства, наместнику Бога и короля. Прибыв в Париж, он был перевезен во дворец, не покидая своего ложа. Он подал прошение об отставке своему господину, который отказался его принять. Людовик приходил к его постели, ухаживал за ним, кормил его, спрашивал, что он будет делать, если эта воплощенная воля прекратится. Исповедник кардинала, давая ему последнее причастие, спросил его, простил ли он своих врагов; тот ответил, что у него их никогда не было, кроме врагов Франции. После суток комы он умер, 4 декабря 1642 года, в возрасте пятидесяти семи лет. Король распорядился посвятить целую неделю похоронным церемониям; в течение полутора дней к его трупу подходили соглядатаи. Но во многих провинциях люди разжигали костры в знак благодарности за то, что железный кардинал мертв.39
Некоторое время он продолжал править Францией. Он рекомендовал Джулио Мазарини в качестве преемника своего министерства; Людовик подчинился. Он оставил десять томов мемуаров, в которых записал действия государства так, как будто они принадлежали не ему, а королю. В последние годы жизни он посвятил Людовику "Политический завет", "чтобы служить после моей смерти для управления и ведения вашего королевства". Здесь, среди банальностей, содержатся точные и язвительные максимы правления, написанные в стиле, не уступающем любой другой прозе того времени. Он советует королю избегать войны, как того, к чему его величество по природе своей не приспособлен. "Выгоднее и славнее примирить дюжину врагов, чем погубить одного".40 Кроме того (по его словам), французы не созданы для войны; вначале они полны пыла и храбрости, но им не хватает терпения и выдержки, чтобы дождаться благоприятного момента; со временем "они теряют интерес и становятся мягкими до такой степени, что становятся меньше, чем женщины".41 Король, как и генерал, должен обладать мужским мужеством, способным противостоять эмоциональным наклонностям. Он не должен давать женщинам права голоса в управлении, поскольку они следуют своим настроениям и страстям, а не разуму.42 Однако интеллект в женщине неприличен: "Я никогда не видел многоученой женщины, которая не была бы омрачена своими знаниями".43 Женщины не умеют хранить секреты, а "секретность - душа государственного деятеля".44 "Благоразумный государственный деятель будет мало говорить и много слушать".45 Он будет следить за тем, чтобы не обидеть человека неосторожным словом; он никогда не будет говорить плохо о ком-либо, если этого не требуют интересы государства.46 Король должен получить "общее представление об истории и конституции всех государств, особенно своего собственного".47 И автор просит понять его служение и характер. "Великие люди, назначенные управлять государствами, подобны тем, кто осужден на пытки, с той лишь разницей, что последние получают наказание за свои преступления, а первые - за свои заслуги".48
Король пережил его на пять месяцев. Недолгое правление Людовика вспоминалось с благодарностью, ведь он освободил политических заключенных, позволил изгнанникам вернуться и дал Франции возможность дышать. Он жаловался, что кардинал не позволил ему действовать так, как он хотел. Его мать умерла за несколько месяцев до Ришелье; он приказал привезти ее останки из Кельна и достойно похоронить, а в последние минуты жизни неоднократно молился, чтобы Бог и люди простили его суровость, которую он проявил к ней.
Он видел, что у него ничего не получается, но радовался бодрости и красоте своего четырехлетнего сына. "Как тебя зовут?" - игриво спросил он. "Людовик Четырнадцатый", - ответил мальчик. "Еще нет, сын мой, еще нет", - улыбнулся король. Он велел двору принять регентство королевы до совершеннолетия своего сына. Когда ему сказали, что смерть близка, он ответил: "Тогда, Боже мой, я согласен, всем сердцем".49 Он умер 14 мая 1643 года в возрасте сорока одного года. "Люди шли на его похороны, как на свадьбу, - сообщал Таллеман, - и предстали перед королевой, как на турнир".50 Ужасный кардинал все подготовил для le grand monarque и le grand siècle.
I В двадцатом веке "права штатов" в Соединенных Штатах ослабли.
ГЛАВА XVI. Франция под войнами 1559-1643
I. МОРАЛЬ
Религия, чьи разновидности давали благовидные оправдания стольким войнам, начинала страдать от своей политической занятости; росло число людей, сомневавшихся в божественности доктрин, утверждавших конкурентное пролитие крови; в высших классах сомнения в христианской этике стали смешиваться со скептицизмом по отношению к вероучению. Это было знамением времени, когда хороший священник Пьер Шаррон объяснил респектабельность секса и его абсурдный аппарат.1
Крестьяне сохраняли веру и чтили христианский кодекс, даже нарушая его; они могли убивать друг друга в мимолетном экстазе, отступать от моногамии, когда того требовала возможность и спала слежка, но в остальном вели вполне пристойную жизнь, регулярно слушали мессу и хотя бы раз в год вкушали тело и кровь Господа. Представители среднего класса - католики или гугеноты - подавали лучший пример христианской морали: они скромно одевались, женились один раз, занимались своим бизнесом и детьми, ходили в церковь и давали государству своих священников, врачей, юристов, магистратов и стабильность. Даже среди аристократии были образцовые женщины; Карл IX называл свою жену, Елизавету Австрийскую, самой добродетельной женщиной в мире. Но в целом в столичных и городских ремесленниках эротические вопросы выходили из-под контроля. Это был век откровенно физического драйва. Что-то от платонической любви, забавлявшей Бембо и Кастильоне в Италии и Маргариту Наваррскую во Франции, сохранилось в кругу госпожи де Рамбуйе (сама итальянка), но в основном это был женский прием, сопротивление в глубине, чтобы прославить цитадель.
Насколько нам известно, Екатерина де Медичи была верной женой и заботливой матерью, но сплетни обвиняли ее в том, что она обучает красивых
