с двенадцатью современными учениками1) узурпировали политическую власть в Европейской России, все было неустроено и перевернуто. У народа не было никакого желания оставаться на земле или возвращаться на нее. Нет никакой безопасности. Они не могут быть уверены, что хозяйство, которое они берут, покупают или получают, владеют или арендуют, останется в их руках. Некоторые крестьяне, многие тысячи, остались на земле, но в основном в районах, удаленных от железных дорог.
В Хабаровске, прогуливаясь однажды утром по рынку, я увидел группу мужчин, собравшихся вокруг старого крестьянина, человека, искалеченного и мозолистого от тяжелой работы. В своих дергающихся руках он держал документ на участок земли под Самарой. Физически сломленный, он рассказывал свою историю, плача при этом, как ребенок с разбитым сердцем.
"Когда большевики пришли ко мне домой, они спросили: "Кому принадлежит это имущество?". Я ответил: "Мне..."". Толпа была в нетерпении и молчала. "Как давно вы здесь живете?" - спросил комиссар. "Пять лет", - сказал я. "Тогда убирайся", - сказал он. У тебя это было достаточно долго"... и он забрал мой дом, моих коров, моих гусей, мою муку и зерно, и..." и он закончил со слезами, пока заинтересованные жители деревни рассматривали его "клочок бумаги".
Вернувшись во Владивосток с севера, я почти сразу же начал двухмесячное путешествие в глубь Сибири, через степи в Омск и через границу между Азиатской и Европейской Россией в Екатеринбург и Челябинск, где в то время находились штабы чехо-словацких армий на Уральском фронте. От Тихого океана до этих гор, с которых добывают много драгоценных камней и девяносто до контрреволюции это было приятное путешествие, занимавшее шесть дней. Сегодня этот путь с величайшими трудностями занимает от трех до четырех раз больше дней, в зависимости от способа передвижения. На специальном поезде можно добраться до Омска за девятнадцать дней, а на "обычном" или воинском поезде - за месяц. Только около сорока процентов локомотивов могут быть использованы, а на некоторых участках и того меньше. Лучшие железнодорожные вагоны были захвачены различными армиями, отечественными и иностранными, а то, что осталось для "путешествующей публики", напоминает обветшалые деревянные вагоны, которые можно увидеть заброшенными на некоторых американских верфях. Путь, хотя и сильно нуждается в ремонте и внимании, все еще способен выдержать бремя спущенных колес и тяжелых вагонов гораздо лучше, чем пассажиры!
Прежде чем попасть в Сибирь, нужно проехать тысячу миль через Маньчжурию, провинцию Китая, которую царь считал своей особой сферой влияния. Маньчжурия сегодня - это улей спекуляции и торговли. Длинные караваны, запряженные верблюдами и волами, движутся через всю страну с сырьем для японских и европейских рынков. Через Харбин идут вагоны и повозки с промышленными товарами, часть которых в конце концов достигает Сибири, но к тому времени те вещи, которые в Китае стоят несколько копеек, в Иркутске и Омске продаются за сотни рублей. Двадцать сигарет в пачке продаются за три цента на станции Маньчжоули, пограничном городе Маньчжурии. В Челябинске они стоят восемьдесят центов. Дубленки, которые харбинские купцы продают партиями по семь долларов за штуку, исчезают с прилавков Иркутска с прибылью в пятьсот процентов, и это несмотря на то, что Сибирь была одной из величайших стран-производителей меха в мире. Сахар, который в Северном Китае стоит столько же, сколько в Соединенных Штатах, стоил два доллара за фунт, когда я купил его на железнодорожной станции недалеко от Тайги. Китайский чай и рис - роскошь на Севере. А соль! Соль настолько ценна в России, что когда я зашел в один из магазинов Екатеринбурга и попросил купить немного, старушка за прилавком посмотрела на меня с удивлением.
"Что, - спросила она, - соль? Ты с ума сошла?"
Покупать соль - все равно что искать другие товары, которые раньше импортировала Сибирь, и я обнаружил это, как только снова пересек границу этой империи безграничных возможностей и трагедий. Контрреволюция большевиков настолько искалечила железные дороги и так дезорганизовала каналы торговли, что поставки извне более скудны, чем товары немецкого производства во Франции. И все же те продукты, которые производятся в стране, дешевы, дешевы для американца, приученного к высокой стоимости еды, но дороги для русских. Часто я покупал жареного гуся за восемнадцать и двадцать центов за фунт, сливочное масло за девятнадцать и двадцать пять центов, а лучшие куски говядины примерно за ту же цену, но это было при увеличении от пятидесяти до ста процентов по сравнению с обычными ценами мирного времени. А что касается соли, кофе, овощи, консервированные и свежие фрукты, их больше не существует, насколько это известно россиянину в глубинке.
В экономическом отношении Сибирь можно разделить на три района. От Владивостока через всю Маньчжурию до станции Маньчжоули - изобилие зерна и мяса. В Харбине, центре этого района, есть все продовольственные роскошества мира. На Байкале, в горном районе вокруг озера, которое почти такое же большое, как озеро Верхнее, наблюдается такая нехватка продовольствия, что голод в настоящее время более распространен, чем в любой другой части России, не исключая Петроград и Москву. От Иркутска, который находится на другой стороне озера, если ехать вглубь страны к Уралу, такие продукты, как масло, мясо, хлеб и рыба, в изобилии. Но вся Сибирь, что касается домашней утвари и любой одежды, голодает.
Прибыв в Иркутск ранним зимним утром, проснувшись на рассвете и увидев, как солнечные лучи рельефно высвечивают белоснежный горный хребет, окаймляющий Байкал, я отправился в санях на базар. Иркутск, говорят, самый холодный город в Сибири, но не потому, что температура опускается ниже семидесяти градусов ниже нуля, а из-за сильных туманов и сильной сырости. Когда я ехал с вокзала по временному деревянному платному мосту через реку Ангару в сам город, туман был настолько плотным, что я не видел ни воды, ни вагона впереди. К одиннадцати часам город все еще был покрыт туманом. К полудню выглянуло солнце с коротким нерегулярным визитом, и я отправился на рыночную площадь от американского консульства, куда зашел погреться, а также узнать о телеграммах.
В каждом сибирском городе есть свой рынок, в некоторых даже два или три, но всегда есть "большой базар". В Иркутске был большой рынок, который был типичен для других, которые я посетил в Томске, Тайге, Омске, Екатеринбурге и Челябинске. На самом деле, это были не рынки в нашем понимании этого слова. Это была коллекция лавок-барахолок. На огромной площади располагалось несколько сотен ларьков и столько же ветхих каркасных лачуг, временных, побитых непогодой каркасных строений, выходящих на узкие улицы. На
