года. И, по мере того как факты становятся известными, народы демократических стран перестанут бояться наступления завтрашнего дня. Новые гоблины станут преходящими фантазиями этого переходного периода от войны к мирным условиям, если только народы мира не достигнут того опасного и беззаботного состояния Сибири, которое обозначается словом "Нитчево".
Глава III. Человеческие вулканы
Примерно на полпути между Петроградом и Владивостоком, на Транссибирской магистрали, расположен город Омск, белый от зимнего снежного плаща и черный от толп людей. Как и все города и поселки Азиатской России сегодня, это сообщество контрастов и крайностей, домов и лачуг, бриллиантов и лохмотьев. Несчастье настолько универсально, что потеряло свое жало, а счастье можно найти на дне кувшина с водкой. Подобно Иркутску, Томску, Чите, Екатеринбургу, где, по слухам, был убит царь Николай Второй, и Владивостоку, Омск - город черно-белый; черно-белый снаружи, но красный снизу - красный от страха и страданий.
Зимой 1918-19 годов я путешествовал по Сибири, входил, входил и выходил из этих живых городов безмолвных масс. В течение двух месяцев я жил в железнодорожных вагонах, иногда на товарных дворах, где тысячи русских имели свое единственное жилье в близлежащих крытых вагонах. В течение трех недель, пока я ехал из Екатеринбурга в Харбин, Маньчжурия, я сам готовил еду, покупая продукты на рынках и в лавках вместе с беженцами. Я ходила в театры и церкви. Я исследовал пещеры, где живут самые бедные. В банках, магазинах и правительственных зданиях, в общественных банях и грязных, переполненных депо, в хижинах и дворцах я исследовал город за городом. Везде были одни и те же три цвета: черный, белый и красный. Каждый город был одинаковым, от Тихого океана до Уральских гор, каждый - человеческий вулкан, где внешний облик маскировал, но не скрывал того, что было внутри.
Путешествовать по Сибири в наши дни - задача для троянцев, и большинство россиян с ней справляются. Судя по толпам в каждом железнодорожном депо и миллионам людей, которые изо дня в день живут в пассажирских и товарных вагонах, можно подумать, что население этой огромной страны живет исключительно на колесах, или что путешествовать, несмотря на неудобства и дискомфорт, - это высшее желание каждого. В этом отношении, как и во многих других, Россия находится в движении, в поисках счастья, которое всегда есть на конце радуги. Каждый поезд, отправляющийся из Владивостока на Амур или в глубь Маньчжурии или Сибири, каждый почтовый, пассажирский и товарный поезд, отправляющийся из Омска в Иркутск, набит беженцами. Каждый вагон и каждый товарный вагон настолько переполнен мужчинами, женщинами и детьми, все они стоят, потому что нет места, чтобы сесть, что охранники часто не могут закрыть двери. Даже в середине зимы, когда на улице тридцать и сорок градусов ниже нуля, люди стоят на платформах и ступеньках, кутаясь в свои тяжелые шубы. Если путешествие короткое, то они выживают; если долгое, то некоторые могут замерзнуть и упасть, но никто не беспокоится о смерти. Это слишком обычное явление, чтобы вызывать беспокойство, и оно всегда освобождает место для остальных. Я видел, как люди так толпились в товарных вагонах, что когда проводник закрывал двери, чтобы сибирские ветры не заморозили всех до смерти, я слышал, как женщины кричали в агонии. На товарных дворах Омска я видел целых три семьи - семнадцать мужчин, женщин и детей, живущих в одном маленьком четырехколесном крытом вагоне, а в Харбине я видел два поезда, которые привезли 1057 сербов из Одессы. Когда я посетил эти вагоны, эти люди жили в них уже семь месяцев.
Прибыв во Владивосток по пути в Россию, я поехал в депо в одном из тех четырехколесных одесских вагонов, которые русские называют "извозчиками", бомбардируя очкастого, усатого, покрытого тряпками водителя сзади вопросами, которые мой переводчик, казалось, заставлял его понимать. Он был бывшим солдатом, воевавшим в Восточной Пруссии и Галиции до мартовской революции, когда он вернулся домой. На вопрос, почему он не продолжил службу в армии и не боролся с большевиками, он промолчал. Затем, когда его спросили, что он будет делать, если большевики возьмут Владивосток, он ответил: "Ничего!". ("Я должен беспокоиться!").
На вокзале толпились русские, старые и молодые, интеллигентные и невежественные, сильные и грубые, в большинстве своем плохо одетые, темные и грязные. Каждый тащил свои мирские пожитки, завернутые и завязанные в цветную скатерть, шаль или старое пальто. Очередь из нескольких сотен человек ожидала у кассы третьего класса. Другая очередь копошилась у багажа, сложенного в центре зала. По ступенькам к рельсам спускалась еще одна толпа, ожидавшая часа, когда можно будет протиснуться через зарешеченные двери в грязные вагоны поезда на Харбин в десять тридцать или более позднего поезда в амурские города. Американский, японский и чешский солдаты стояли снаружи в качестве часовых, и им ничего не оставалось делать, как стоять и сменять караул каждые четыре часа. Иногда они отделяли толпу китайских кули, которые боролись за возможность нести багаж иностранца, который выглядел так, будто мог заплатить больше установленной цены, но в остальном они были праздными зрителями, одни в чужой стране, не понимающие, что все это значит, и жаждущие окончания войны в России.
Несколько дней я прогуливался и ездил по городу, поднимался по крутым улицам, объезжал холмы и снова возвращался на Светланскую, главную магистраль, где шествовали толпы, дрожки грохотали по булыжникам, а автомобили мчались с той же лихорадочной поспешностью и безрассудством, что и на фронте. С самых высоких и красивых зданий развевались иностранные флаги: американский, французский, чехо-словацкий, британский, итальянский и японский. С улицы можно было заглянуть в красивую бухту и увидеть стоящие на якоре союзные и русские корабли или сампаны, пробирающиеся через гавань, ведь Владивосток - город, построенный на склонах гор, которые довольно круто спускаются в бухту Золотой Рог. Вдали виднелись скалы, скрывавшие бывшие укрепления города в те времена, когда Владивосток был известен как "Царь Востока", а вверх по заливу, вдоль берега, виднелись темно-серые канонерские лодки и мониторы, экипажи которых заняли плавучие резиденции. Заброшенный плавучий сухой док поднимался и опускался во время прилива на середине канала.
В кафе и ресторанах собирались мужчины, сплетничали и строили догадки. Информация распространялась в основном по слухам, несмотря на многочисленные дополнительные выпуски газет, которые продавали разносчики, возбужденно бегущие сквозь толпу с болтающимися на спине маньчжурскими очечниками. На улицах, в кафе, в доках, в трамваях и в магазинах было так много людей, что оставалось только удивляться, куда они деваются по ночам, ведь город был
