продолжает она и приканчивает кофе. — Мне очень страшно.
— И мне, — говорю я.
— Может, в полицию?
— Зачем?
— Ну как зачем? Алекса нет несколько дней, плюс еще эта ебаная телега с какими-то страшными намеками.
— Там подумают, что мы просто свихнулись. Да и… Эта история еще с Алексом и девушкой какой-то там. Может, это вообще все из-за нее?
— Не говори чушь! История закрыта уже давно, — резко говорит Катя, — закрыта! И хватит уже про это!
— Но к ментам точно не стоит, мне так кажется. Может, написать в этот канал?
— Мне очень стремно, — говорит Катя и трет висок.
— Кать, все будет хорошо.
— Я не уверена.
Мы снова смотрим в сторону дороги. А потом заказываем еще поесть и ни о чем больше не говорим.
Я сажусь один во дворике дома недалеко от кинотеатра «Октябрь», достаю сигарету, но не закуриваю, потому что на площадке дети. И я смотрю на этих детей, вспоминаю, как когда-то мы так же с Мирой играли, но гоню от себя мысли о прошлом и достаю телефон. Открываю телеграм, нажимаю на канал «Невиновных нет», перехожу в профиль, цепляюсь взглядом за ник nemesis, линк переводит меня на страницу то ли администратора канала, то ли еще кого-то, на аватарке у него большой глаз, где вместо зрачка белый треугольник. Я сижу и думаю, с чего бы начать сообщение и к чему это приведет. В голове пульсирует волнение, но обратного пути я просто не вижу. Отправляю глупое и банальное «Добрый день». Напротив сообщения загорается галочка — приветствие ушло, но куда и кому — неизвестно. Я долго пялюсь в экран, и мне кажется, что все зря, пока не загорается вторая галочка. Сообщение прочитано. Сверху дисплея, над никнеймом, загорается строчка «typing». Становится волнительно, и я перевожу взгляд на детей, бегающих вокруг песочницы, и смотрю на них, пока в руке не начинает вибрировать телефон от входящего сообщения: «Ну здравствуй, Андрей!» — горит на дисплее, и мне становится страшно оттого, что кто-то знает, как меня зовут. Думаю заблокировать пользователя и вообще удалиться из канала, но потом пальцы сами набирают: «Мы знакомы?» — напротив моментально загораются две галочки. «Косвенно», — приходит сообщение. «Это как?» — у кого-то спрашиваю я. «Это так, что у нас есть кое-что общее», — загорается на дисплее, и мне становится от этого страшно. «Что именно?» — набираю я и отправляю. «Потом узнаешь». — Я смотрю на входящее сообщение, и руки начинают трястись. «Когда?» — спрашиваю я и смотрю, как снова загораются две галочки, а потом появляется строчка «typing», и в ответ приходит: «Когда придет время». «Я не понимаю», — отвечаю я, и мне уже не хочется продолжать. Страшно.
«Вы вообще мало что понимаете», — приходит вместе с вибрацией телефона.
«Кто “мы”?» — снова отправляю я, и в ответ моментально получаю:
«Вы все».
«Я один сейчас», — отправляю я кому-то с белым треугольником вместо зрачка.
«Я знаю», — приходит сообщение, и я оглядываюсь по сторонам, но замечаю только пожилого дедушку с тростью. Потом начинаю всматриваться в окна домов, но ничего не вижу, слишком ярко светит солнце, и даже в очках никого не разглядеть. Мне хочется поскорее закончить это общение и уйти, и я отправляю то, ради чего эту переписку начал:
«Где Алекс?»
«Где ему и следует быть», — приходит ответ, и по спине пробегают мурашки.
«Он жив?» — быстро набиваю я и отправляю, а потом долго смотрю на то, как кто-то долго печатает, и за это время в голове проносятся страшные мысли. В руке снова вибрирует телефон:
«Знаешь, что меня удивляет? Вы творите, что вам хочется, и думаете, что так можно, даже когда вам все говорят, что так нельзя».
«Что нельзя?» — спрашиваю я и снова смотрю на строчку «typing».
«Вы не понимаете, что хорошо, а что плохо и где граница между этим. И за это вы должны заплатить», — загорается на дисплее, отчего чувство страха нарастает.
«Сколько?» — посылаю я.
«Ты правда считаешь, что все можно купить?» — кто-то присылает мне.
«Я не знаю, но я готов». — Сообщение отправлено. Прочитано.
«К чему ты готов?» — снова спрашивает меня кто-то, кого я уже очень боюсь.
«Я не знаю, я просто хочу, чтобы с моим другом все было хорошо», — печатаю и отправляю.
«Раньше надо было думать», — получаю я.
«Меня здесь не было два года».
«Лучше бы никого из вас здесь не было», — приходит вместе с вибрацией.
«Как я связан со всем этим?» — спрашиваю я.
«Вы все связаны», — получаю ответ.
«Я ничего не понимаю. Пожалуйста, отпустите Алекса». — Дрожащими пальцами нажимаю на «отправить».
«Почему вы сначала делаете, а потом только думаете?» — приходит сообщение, и я зависаю на какое-то время, а потом спрашиваю: «Что мы сделали? Когда?!»
«Когда ты был здесь!» — загорается на телефоне, и через секунду еще приходит смайлик в виде лица дьявола. Под никнеймом загорается «last seen recently», и я понимаю, что кто-то прекратил со мной общение, а телефон резко разряжается в ноль и становится горячим, после чего экран тухнет и на него падает тяжелая прозрачная капля из моего глаза.
Я поднимаю голову и не вижу на площадке детей и их родителей. Я здесь один.
Я двинулся вдоль Арбата. Проходя мимо кинотеатра, я вспомнил, как мы часто ходили сюда на ночные сеансы. Нас всех собирал Алекс, который отказывался днем смотреть фильмы. Он говорил, что кино снимается для того, чтобы не замечать ночь. Он всегда бежал за попкорном и газировкой, брал на всех и нервничал, если кто-то опаздывал на сеанс. Однажды он сказал, что ему срочно нужно выйти позвонить, а когда вернулся, от него сильно пахло травой, и весь фильм он смотрел в темных очках. Я думал, что он просто спит, но когда мы вышли из зала, он был взволнован и хотел с кем-нибудь обсудить сцены и диалоги. Ему всегда нравилось смотреть после сеанса на неоновые огни Арбата. Потом мы все шли куда-нибудь ужинать, и он постоянно думал о том, что мы будем делать завтра, несмотря на то что завтра уже наступило. Ему всегда было важно быть с кем-то. Ему было важно, чтобы наша компания никогда не распалась. И сейчас мне кажется, что это было важно только ему одному.
Рядом с «Октябрем» есть круглосуточный бар. Я вспоминаю, как однажды ночью Алекс после очередного показа собирался туда зайти, но всем хотелось спать, и только я его поддержал, хоть мне тоже не хотелось никуда идти, просто Алекса было жалко оставлять одного. Мы просидели там до утра, он мне рассказывал, как мечтает быть полезным для родителей, как ему хочется быть независимым и как отец будет им гордиться, но он не понимает, что может сделать, а быть хорошим парнем, по его мнению, — это слишком простой вариант. Еще он рассказывал, как собирается поехать в Рим, чтобы выпить эспрессо на площади Святого Петра. Утром, когда мы разъезжались по домам, он мне сказал, что отдал бы все на свете, чтобы люди не спали. А когда я сел в такси, то увидел, как он пошел в сторону Воздвиженки. У «Дома книги»
