в США интеллектуально-академическое движение, согласно идеям которого раса — сугубо социальный конструкт, поддерживаемый системой законодательства в целом, поскольку государству выгодно угнетать небелое население. —
Прим. научн. ред.
[2] «Аристократическое устройство представляет собой цепь»… — Токвиль, «Демократия в Америке»; Arieli, Individualism and Nationalism, chap. 10; Lukes, Individualism, 26.
[1] …отдельные самоопределяющиеся индивиды. — Hinchman, «Idea of Individuality», 773; Binkley, Concept of the Individual; Локк, «Два трактата о правлении»; Lukes, Individualism.
[4] …вторая волна индивидуализма… — Bellah, Habits of the Heart; Hinchman, «Idea of Individuality».
[3] …точнее, «каждый мужчина»… — «Однако индивидуалистическая концепция Я и социальная интерпретация не позволяют мужчинам оценить, в какой огромной степени их свобода, независимость и счастье зависят от односторонних жертв женщин» (Turner, «American Individualism and Structural Injustice»). Подробнее об индивидуализме и свободе см. Beres, «Commentary»; Grabb, Baer, and Curtis, «Origins of American Individualism»; Winthrop, «Tocqueville’s American Woman».
[6] …«Все живое стремится к цвету»… — Goethe, Wisdom and Experience, 134; Гете, «К учению о цвете».
[5] …началась эра романтического индивидуализма. — Beiser, Romantic Imperative; Berlin and Hardy, Roots of Romanticism.
[8] …новый тип персонажа… — Dye, «Goethe and Individuation,» 159–72; Гете, «Вертер».
[7] …лошадей, предназначенных для забоя… — Serge Sobolevitch, Ph. D. (Rutgers University), personal communication, January, 1974.
[9] …глубокими переживаниями, чувствительностью… — «Главной целью эстетического образования, будь то романтическая или лейбницево-вольфианская традиция, была культивация чувствительности. В норме она была противоположностью разума и определялась в очень широком смысле — в нее включали и силы желания, чувствования и восприятия. Принцип, стоявший за программой эстетического образования, заключался в том, что чувствительность можно развить, дисциплинировать и отточить в той же мере, что и разум как таковой». Beiser, Romantic Imperative, 100.
— Как в критической расовой теории? * — догадываюсь я.
Начните думать как команда
— А я вам расскажу, док, — начинает Рик, хотя по телефону я уже предупредил его, что я не врач. Так на нашей первой сессии Рик отвечает на вопрос, с которого я обычно начинаю работу: «Если вы выйдете отсюда в конце сессии и скажете: «Потрясающе, я добился чего хотел!» — что это будет означать? Чего вы хотите добиться?»
— Терри, я человек простой, — признается Рик. Под пятьдесят, белый, с коротко стриженными русыми волосами с проседью, в джинсах и худи, с небольшим брюшком — типичный преуспевающий строитель. — Я бы сказал, было бы зашибись как круто, если бы мы с ней как-нибудь сообразили все на двоих и вот это вот все.
Я молчу и смотрю на автора этого изречения.
— У вас не ладится сексуальная жизнь? — настигает меня наконец гениальное озарение.
— Да нет, — отвечает он, — я и сам себе отличную сексуальную жизнь организую. А жена присоединяется ко мне раз в год по обещанию.
«Вот это номер», — думаю я, а Рик подается вперед и добавляет:
— Да и насчет раза в год — это как повезет, если вы понимаете, о чем я.
Я спрашиваю его, как он думает, почему его жена Джоанна после стольких лет разлюбила заниматься с ним сексом.
— Разлюбила? — задумчиво произносит он. — Это бы значило, что когда-то ей нравилось. — Он пожимает плечами. — А я даже и не знаю, бывало ли у нее… ну, сами знаете. — Он разводит руками. — Ну, то есть поначалу мы, конечно, были прям как кролики, — продолжает он. — Но это быстро кончилось — сто лет назад. Знаете, есть такая фишка — взять банку и класть в нее по конфете за каждый секс в первый год отношений. А потом, наоборот, доставать оттуда по конфете за каждый секс. Ну и эта банка — она никогда не опустеет…
— Да, слышал, — перебиваю я его. — Знаете, Рик, вы ведь человек думающий. Как вы считаете, почему Джоанна решила самоустраниться из вашей сексуальной жизни?
— Ой, слушайте, это вопрос на миллион долларов. Почему ей не нравится секс? Я же все пытаюсь вам сказать — по-моему, она к нему с самого начала относилась как-то не очень. Наверное, у нее к нему просто, ну, душа не лежит…
— Холодна от природы, — подсказываю я ему.
— Даже и не знаю…
— В сексуальном смысле, — поясняю я.
— Ну да, вся ее семья, мать… Понимаете, я-то из большой итальянской семьи. Крики, ссоры, но все за минуту проходит, а потом все целуются-обнимаются, да? Любовь-морковь. А Джоанна — она такая настоящая типичная американка из англосаксов-протестантов. Филадельфия, что поделаешь. Как там говорят? «Добровольно замороженные». Никаких тебе телячьих нежностей. Холодные, да. Вся семейка.
Я сижу и смотрю на Рика — и довольно быстро начинаю подозревать, что у него тяжелый случай ХИР — хронического индивидуалистического расстройства. Я слушаю и думаю, что он, как и многие мужчины и женщины, которые обращаются ко мне, — закоренелый эссенциалист. Он убежден, что его жена просто холодна, и все, такова суть ее натуры. Подозреваю, что, когда мы с ней познакомимся, я узнаю, что все обстоит иначе. * * *
— А пошел он, — с ходу заявляет Джоанна.
— Простите? — спрашиваю я.
Дорогое платье, идеальная прическа, маникюр — образчик респектабельной дамы из приличных районов Филадельфии. Но лексикон…
— Придурок, — поясняет она. — Ныл тут про нашу сексуальную жизнь, да? Знаю я его. Кого угодно возьмет за пуговицу и ну душу изливать.
— Честно говоря, он…
— А я, значит, фригидная стерва, да?
Я отступаю — пусть выпустит пар.
— Так, по-моему, уже сто лет не говорят. Фригидная! — Она фыркает. — Кто так… когда вы в последний раз слышали…
— Признаться, не помню, — робко отвечаю я.
— Ой, не надо. — Она отмахивается. — Я эту песню наизусть выучила. Можно подумать, сам он тут совершенно ни при чем. Козел.
Внутренне я улыбаюсь такой прямоте Джоанны — совсем как у ее мужа. Они, возможно, из разных миров, но в чем-то очень похожи.
«Можно подумать, сам он тут совершенно ни при чем», — думаю я.
Тут ее фырканье переходит в смех.
— Терри, — начинает она.
«О Господи, она тоже будет звать меня «док»», — думаю я.
— Послушайте, — говорит она так, словно имеет в виду «Дело вот в чем». — Рик в постели просто кошмар. Во-первых, он мужчина крупный, если вы понимаете, о чем я. Мне надо расслабиться, успокоиться, немного разогреться. А в его представлении все предварительные ласки сводятся к официальному заявлению, что у него стояк. А я такая типа: «Красота! А что мне с этим делать?»
— А вы пробовали…
— Что? Поговорить с ним об этом? Еще бы. Раз пятнадцать. Он или злится, или оправдывается. Или обвиняет меня. Это я во всем виновата. Такая зажатая. Может, у меня вагинизм. Да чтоб меня! Вагинизм! Да пусть он засунет себе этот свой вагинизм…
— Хорошо-хорошо, я понял, — перебиваю я ее.
— Дите дитем, — шепчет она.
— Простите?
— Он сущий ребенок! — Она повышает голос.
И тут, думаю, мы наконец подошли к ее упрощающему представлению о муже, о том, каков он как личность. Если она «просто» фригидна, то он «просто» ребенок. Как будто такова их природа, суть характера, и они были бы такими с кем угодно. Не отдавая себе в том отчета, оба ошибаются.
— Если бы я мог сделать так, чтобы Рик стал лучше в постели,
