успевать заниматься столькими делами, ведь он постоянно находился в движении. Реконструкция его передвижений в 1962 году показывает, что в январе он перемещался между Женевой, Парижем и Бейрутом. В феврале он отправился в Шамони на лыжный чемпионат, а затем снова на несколько дней в Париж. В марте и апреле он вернулся в Париж из Женевы. 15 апреля он отправился в Сан-Паулу, чтобы успеть к первому пасхальному седеру, затем поехал в Рио (с 29 апреля по 1 мая), Буэнос-Айрес (с 6 по 16 мая), снова в Сан-Паулу, затем в Нью-Йорк (с 4 по 10 июня), затем в Монреаль (с 10 по 11 июня), после чего вернулся в Женеву. Лето он провел, перемещаясь между Миланом, Кьяссо, Женевой и югом Франции. А осенью отправился в Бейрут.
При этом жизнь и работа Эдмона были органично связаны. В Европе в начале 1950-х годов время, проведенное в офисе, перетекало в вечера, проведенные в барах, ночных клубах и казино с друзьями и коллегами. Беседы продолжались в домах его теперь уже пожилых друзей с их детьми. В Женеве он часто бывал в доме Жака Дуэка, где спорил с Мусси об экономике и политике. Он часто звонил жене Жака и спрашивал, можно ли привести к нему клиентов, и она готовила сирийскую еду. В своей квартире на улице Креспен Баттиста, его камердинер, повар и шофер, готовил для него простую тарелку спагетти, когда он поздно возвращался домой. В выходные он отправлялся в дом Альберта Манилы Насера под Женевой, где играл в карты, общался с друзьями и ел сирийскую еду. "Дайте ему питу с сыром и арбуз - khebza, wa-jebna, wa-bettikha, по-арабски, - и он будет есть это вечно", - говорит Нассер.
Необходимость быть связанным со своими корнями как алеппского/бейрутского еврея была основной. Алеппские евреи славились тем, что были религиозно соблюдающими, избегая при этом фанатизма. Эдмонд неукоснительно следовал еврейским ритуалам. Если он приходил в офис рано утром в Женеве, то на час уединялся в своем кабинете, чтобы надеть тфиллин и помолиться, если он еще не сделал этого дома, что было его обычной ежедневной практикой. Каждый год, примерно в день смерти своей матери Эстер Сафра, он звонил Мураду Мамие, другу из Бейрута, и просил его взять десять человек и раввина и отправиться на кладбище, чтобы помолиться на ее могиле. Он был твердо уверен, что религиозная преданность меняет жизнь к лучшему, и часто повторял фразу "Алеф эмуна, бейт бераха". Первые две буквы еврейского алфавита означают "эмуна" (вера) и "бераха" (благословение), именно в таком порядке. Одна вытекала из другой.
Приверженность Эдмона к суевериям, распространенным среди евреев Алеппо, вызывала некоторое недоумение у его коллег. Но для людей, выросших в Бейруте в 1930-1940-е годы, понятия удачи и сглаза были вполне реальными. Он носил в карманах белые и голубые камни и другие мелкие предметы в качестве талисманов - "гри-гри", как называла их его племянница. Во время обсуждения дел, чтобы отогнать невезение, один человек мог произнести слово "хамса" (число пять в арабском языке), и остальные отвечали: Хамса. Когда он мог выбирать номера телефонов, в офисе или дома, он просил, чтобы в них было максимальное количество пятерок.
Эдмонд Сафра считал, что его учреждения и роль помогают сохранить культуру Алеппо и Бейрута. Не раз он писал своему сотруднику из банка в Бейруте с указанием отправить фисташковые орехи и каак (кунжутное печенье) по воздуху в подарок друзьям в Женеве. Что еще более важно, он завязал отношения с другими лидерами сирийской диаспоры, среди которых был Исаак Шалом в Нью-Йорке. Эдмонд посылал Шалому деньги, чтобы тот отвез их в Израиль для благотворительных фондов раввина Меира Бааль Ха-Несса и координировал помощь сокращающемуся числу сирийских евреев, которые все еще оставались в Дамаске и Алеппо. Когда Якоб Ланиадо, богатый каирский бизнесмен алеппского происхождения, имевший счет в TDB, умер, не оставив после себя живых, он назначил Эдмона душеприказчиком своего имущества вместе с Эзекилем Шуэлой, с которым Эдмон впервые встретился в Амстердаме в 1940-х годах. Вместе они управляли пожертвованиями на строительство больницы в Израиле. Семья Шуэла переехала в Канаду и строила там крупный бизнес. Они привлекли Эдмонда в качестве инвестора в торговый центр "Золотая миля" в Торонто.
Рациональность и суеверие, благочестие и современность, уважение к традициям и склонность к бунтарству - таковы были многие противоречия, которые воплощал в себе Эдмон Сафра и с которыми он справлялся невозмутимо. В эти годы стало очевидным и другое. Этот выдающийся жертвователь на нужды Израиля не мог публично ассоциироваться с еврейским государством. "Эдмон не может вступать в переписку с людьми, живущими в Израиле", - писал Жак Дуэк официальному лицу в Израиле, которое интересовалось наследием Ланиадо. Когда в том же году Эдмону предложили инвестировать в Израиль, он ответил следующее: "В основном по политическим причинам я не в состоянии принять участие в этой инвестиции".
У Эдмона была насыщенная светская жизнь, хотя большая ее часть была связана с его бизнесом. Он был членом Женевского боулинг-клуба, состоял в клубе Nautique в Бейруте, а в 1963 году собирался вступить в Le Club, элитный светский клуб, в Нью-Йорке. У него появился вкус к изысканным вещам, особенно к автомобилям. Его личный автопарк в эти годы включал Fiat 1200 Spyder Convertible, массивный Chrysler Imperial и Bentley S2 Saloon. С 1960 года он владел яхтой Riva итальянской сборки и потратил небольшое состояние на причалы в Жуан-ле-Пене и его окрестностях. Он часто одалживал яхту друзьям и деловым партнерам, таким как Жан-Проспер Гей-Пара или Уильям Файнгольд, с которыми обменивался кофе. Но в Бейруте ему также нравилось общаться с более земной публикой. Однажды, находясь в Бейруте, он попросил своего друга Мурада Мамиеха найти человека, который каждый день приносил Джейкобу обед с шаурмой. Его звали Нахму, и он держал крошечный магазинчик, где продавались мелки и другие товары. Когда Нахму ответил, что он слишком занят, Эдмон расстроился. "Найдите его, я дам ему денег".
Однако этот болтливый общительный человек, любивший поговорить о политике с друзьями и близкими, был в то же время несколько одинок и, как правило, в конце дня оказывался один. Люди из окружения Эдмона редко оставались одинокими, когда им исполнялось тридцать. Эдмон, конечно, не испытывал недостатка в спутницах жизни, куда бы он ни отправился. А свидетельства полудюжины современников на сайте говорят о том, что в начале 1960-х годов он был близок к женитьбе. Во время своих визитов в
