и "Бирманские дни" полны причудливых рококо, в которых каноэ движутся по воде, как длинные изогнутые иглы в вышивке, а бури гонятся друг за другом по небу, как эскадроны кавалерии. Поглощенный светом и цветом Бирмы, дождем, льющимся "как сверкающее белое масло", мириадами видов флоры джунглей, он также обнаружил, что физические размеры мира за окном сильно смущают его. В письме другу, переехавшему на Восток десятилетие или около того спустя, он утверждал, что "нет ничего скучнее лесной страны, где каждый дюйм покрыт чудовищными ползучими растениями и т.д.". Я очень часто чувствовал это в Бирме, и мне казалось таким счастьем, когда попадался участок открытой земли". Что угнетало его, решил Оруэлл, так это то, что "ничто никогда не казалось совершенно правильным - например, не было почти никакой подходящей травы, ручей никогда не имел подходящих берегов, а по краям просачивался в зверские мангровые болота и т.д.". Все это еще больше усугублялось суровым бирманским климатом: "Что я считаю таким зверским в тропическом климате, так это то, что лучшее время - раннее утро, и всегда приходится с нетерпением ждать этой ненавистной полуденной жары".
Все стало проще в конце 1924 года, когда его, недавно повышенного до помощника окружного суперинтенданта с зарплатой в 65 фунтов в месяц (для сравнения, канцелярскому работнику в английском провинциальном городе в начале 1920-х годов повезло бы получать 100 фунтов в год), направили в Сириам, где находился нефтеперерабатывающий завод Бирманской нефтяной компании и в непосредственной близости от Рангуна, к удобствам которого большинство эмигрантов, живущих в джунглях, стремились с какой-то безнадежной тоской. Флори в книге "Бирманские дни" вспоминает "радость этих поездок в Рангун... ужин у Андерсона с бифштексом и маслом, которое проехало восемь тысяч миль по льду, славные попойки". Были и интеллектуальные удовольствия, в частности, "Смарт" и " Мукердум", где можно было купить новые романы, присланные из Англии; десять лет спустя Оруэлл вспоминал, что "там был один хороший книжный магазин и неплохая библиотека". Но прежде всего, работа в Сириаме позволила Оруэллу получить доступ к такой социальной жизни, которая была невозможна в более отдаленных местах службы. Среди его новых друзей были Лео Робертсон, тридцатилетний староэтонец, который "стал туземцем" и женился на бирманке, и Уайт, который теперь был переведен из Тванте на должность заместителя секретаря в бирманском правительстве. В какой-то момент приглашение на один из званых вечеров Робертсона выявило третьего Итонианца в лице Кристофера Холлиса, который в то время возвращался в Англию после кругосветного путешествия с дискуссионным обществом Оксфордского союза. Некоторые бывшие коллеги, встретив старые знакомства за несколько тысяч миль от дома, могли бы поделиться доверием или двумя, но Оруэлл был неприветлив: Холлис считал его ничем не отличающимся от любого другого условно мыслящего служителя раджа.
Большинство людей, с которыми Оруэлл сталкивался в Бирме, говорили то же самое. Химик нефтяной компании, с которым его поселили вместе со вторым полицейским по имени Де Вайн, поставил диагноз "типичный мальчик из государственной школы", который был рад провести пьяный, одетый в пижаму вечер на веранде, распевая бравурные песни, и его не трогало даже упоминание об Олдосе Хаксли: Единственным комментарием Оруэлла было то, что Хаксли преподавал в Итоне во время своего пребывания там и был почти слеп. Однако то тут, то там в этих по большей части однообразных воспоминаниях что-то промелькнет. Бидон, навестив его в Инсейне, куда он был переведен осенью 1925 года, был потрясен хаосом домашней обстановки Оруэлла: миниатюрная ферма животных с козами, гусями, утками и другим скотом бродила по нижним комнатам его дома. Дальнейшее свидетельство его "ухода в себя" можно обнаружить в его привычке посещать местные церкви племени каренов - он изучал язык каренов в школе подготовки полицейских - многие из которых были обращены в христианство американскими миссионерами: не потому, что он был религиозен, как он послушно объяснял, а просто разговор со священником имел преимущество перед беседой в клубе Инсейн. Он остался достаточно заинтересован в культуре каренов, чтобы спустя двадцать лет отрецензировать книгу Гарри И. Маршалла "Карены Бирмы" для газеты "Обсервер": "Информативно, хотя и наивно написано", - считал старый бирманист.
Но время пребывания Оруэлла в Бирме подходило к концу. В апреле 1926 года, все еще будучи помощником суперинтенданта, он переехал в Мулмейн, хороший большой город, а не пограничное захолустье, со значительным европейским населением, запахом семейных связей - здесь даже была улица Limouzin Street - и дополнительной привлекательностью в виде родственника Limouzin на месте. Это была его тетя Нора, жена лесничего. Его бабушка Тереза Лимузин, умершая в предыдущем году, была известной местной фигурой, не умела толком говорить по-бирмански - на этот недостаток ее внук обратит внимание двадцать лет спустя в своем анализе колониального отношения к Востоку, - но запомнилась своей привычкой носить туземные костюмы и устраивать раз в две недели "посиделки дома" в своем доме на Аппер-Мейн-роуд. Вполне возможно, что знакомство Оруэлла с жизнью Мулмейна распространялось и на множество кузенов смешанной расы: конечно, в свидетельстве о рождении его дяди Джорджа Лимузина от 1860 года упоминается туземка по имени Ма Суэ. Оруэлл мог посещать или не посещать светские приемы своей бабушки во время отпуска, но один из коллег вспоминал, что встретил его на спортивных соревнованиях в компании двух пожилых дам, одна из которых, казалось, хотела получить совет о перспективах "Эрика". О времени пребывания Оруэлла в Мулмейне сохранилось еще несколько фрагментов: воспоминания об "умелом центральном нападающем", который забил много голов за команду полиции Бирмы, и воспоминания Мэй Херси, полубирманки, которая, что необычно для того времени, вышла замуж за английского инспектора полиции. Миссис Херси запомнила "высокого, щуплого молодого человека, одетого в шорты и рубашку цвета хаки и державшего в руке полицейский шлем", который дал ее мужу работу детектива и проявил сочувствие, добившись его перевода в речную полицию.
После этого, однако, тропа затихает. Катха, к западу от Мандалая, куда Оруэлл прибыл незадолго до Рождества 1926 года, - это Кьяуктада бирманских дней, "довольно типичный" верхнебирманский город, превратившийся с начала XX века в административный центр с судами, школой, больницей, тюрьмой и железнодорожной станцией, но в остальном не изменившийся со времен Марко Поло, и доминирующий над Ирравади, которая "текла огромная и охристая, сверкая, как бриллианты, в пятнах, бросавшихся в глаза; А за рекой простирались огромные пустоши рисовых полей, заканчивающиеся грядой черноватых холмов". Если судить по роману, где число белых людей составляет семь человек, а с прибытием Элизабет Лакерстин и лейтенанта Верралла
