уже видели в качестве автора "Энциклопедии". Морелли впервые поразил умы своей книгой "Качества великого короля" (1751), в которой изобразил короля-коммуниста. В 1753 году он придал своей мечте поэтическую форму под названием Naufrage des îles flottantes, ou La Basiliade; здесь добрый король, возможно, после прочтения первого "Рассуждения" Руссо, возвращает свой народ к простой и естественной жизни. Лучшим и наиболее полным изложением коммунистического идеала стал "Кодекс природы" Морелли (1755-60). Многие приписывают его Дидро, а маркиз д'Аржансон считает, что он превосходит "Сущность законов" Монтескье (1748). Морелли, как и Руссо, считал, что человек от природы добр, что социальные инстинкты склоняют его к хорошему поведению и что законы развращают его, устанавливая и защищая частную собственность. Он хвалил христианство за то, что оно склоняет к коммунизму, и скорбел о том, что церковь санкционировала собственность. Институт частной собственности породил "тщеславие, толстокожесть, гордость, честолюбие, злодейство, лицемерие, порочность...; все дурное сводится к этому тонкому и пагубному элементу - желанию обладать".56 Затем софисты делают вывод, что природа человека делает коммунизм невозможным, тогда как в действительности именно нарушение коммунизма извратило природные добродетели человека. Если бы не жадность, эгоизм, соперничество и ненависть, порождаемые частной собственностью, люди жили бы вместе в мирном и совместном братстве.
Путь к восстановлению должен начаться с устранения всех препятствий для свободного обсуждения вопросов морали и политики, "предоставления полной свободы мудрым людям для нападок на заблуждения и предрассудки, поддерживающие дух собственности". Дети должны отбираться у родителей в шесть лет и воспитываться государством на общих началах до шестнадцати лет, после чего они должны быть возвращены родителям; тем временем в школах их будут учить думать об общем благе, а не о личных приобретениях. Частная собственность должна быть разрешена только на предметы, относящиеся к интимным потребностям человека. "Все продукты будут собираться в общественных хранилищах, чтобы распределяться между всеми гражданами для удовлетворения жизненных потребностей".57 Каждый трудоспособный человек должен работать; с двадцати одного до двадцати пяти лет он должен помогать на фермах. Не будет класса досуга, но каждый сможет свободно выйти на пенсию в сорок лет, и государство позаботится о том, чтобы о нем хорошо заботились в старости. Страна будет разделена на города-сады с торговым центром и общественной площадью. Каждая община будет управляться советом отцов старше пятидесяти лет, а эти советы будут избирать верховный сенат, который будет управлять и координировать все.
Возможно, Морелли недооценил природный индивидуализм людей, силу инстинкта приобретательства и противодействие, которое жажда свободы могла бы оказать тирании, необходимой для поддержания неестественного равенства. Тем не менее его влияние было значительным. Бабёф заявил, что почерпнул свой коммунизм из "Кодекса природы" Морелли, а Шарль Фурье, вероятно, взял из того же источника свой план (1808) кооперативных "фаланстеров", который в свою очередь привел к таким коммунистическим экспериментам, как Brook Farm (1841). В кодексе Морелли содержится знаменитый принцип, который стал источником вдохновения и бедствий для русской революции: "каждому по способностям, каждому по потребностям" - от каждого по способностям, каждому по потребностям.58
Философы в целом отвергали систему Морелли как неосуществимую и принимали частную собственность как неизбежное следствие человеческой природы. Но в 1763 году Морелли нашел энергичного союзника в лице Симона-Анри Линге, юриста, который нападал как на закон, так и на собственность. Лишенный права заниматься практикой, Линге издавал (1777-92) журнал Annales politiques, в котором обрушивал огонь на социальные злоупотребления. По его мнению, право превратилось в инструмент для легализации и сохранения собственности, изначально завоеванной силой или мошенничеством.
Законы призваны прежде всего защищать собственность. Поскольку у того, кто имеет собственность, можно отнять гораздо больше, чем у того, кто ее не имеет, они, очевидно, являются гарантией, предоставленной богатым против бедных. Трудно поверить, и, тем не менее, это очевидно, что законы в некотором смысле являются заговором против большинства человеческой расы.59
Следовательно, неизбежна классовая война между владельцами собственности или капитала и рабочими, которые, конкурируя друг с другом, должны продавать свой труд собственникам-работодателям. Лингет презирал утверждения физиократов о том, что освобождение экономики от государственного контроля автоматически приведет к процветанию; напротив, это ускорит концентрацию богатства; цены будут расти, а заработная плата отставать. Контроль цен со стороны богатых увековечивает рабство наемного работника даже после того, как рабство "отменено" законом; "все, что они [бывшие рабы] приобрели, - это постоянный страх голодной смерти, несчастье, от которого их предшественники в этом низшем слое человечества были по крайней мере избавлены";60 Рабы жили и питались круглый год; но в бесконтрольной экономике работодатель волен бросить своих работников в нищету, когда он не может извлечь из них никакой выгоды; тогда он делает попрошайничество преступлением. Против всего этого, считал Лингет, нет иного средства, кроме коммунистической революции. В свое время он не рекомендовал ее, поскольку она скорее приведет к анархии, чем к справедливости, но он чувствовал, что условия для такого восстания быстро формируются.
Никогда еще нужда не была более всеобщей, более убийственной для класса, который на нее обречен; никогда, возможно, среди видимого процветания Европа не была так близка к полному перевороту. ...Мы достигли, прямо противоположным путем, именно той точки, которой достигла Италия, когда война рабов [под предводительством Спартака] залила ее кровью и принесла огонь и резню к самым воротам хозяйки мира".61
Революция пришла в его время, несмотря на его советы, и отправила его на гильотину (1794).
Аббат Габриэль Бонно де Мабли сохранил голову, умерев за четыре года до революции. Он происходил из известной семьи в Гренобле; одним из его братьев был Жан Бонно де Мабли, у которого Руссо останавливался в 1740 году; другим - Кондильяк, который произвел сенсацию в психологии. Другой знаменитый родственник, кардинал де Тенсин, пытался сделать из него священника, но Габриэль остановился на мелких орденах, посещал салон госпожи де Тенсин в Париже и поддался философии. В 1748 году он поссорился с кардиналом и ушел в научную отставку; после этого единственными событиями в его жизни стали его книги, все из которых были когда-то знамениты.*
Семь лет, проведенных в Париже и Версале, дали ему знания о политике, международных отношениях и человеческой природе. В результате получилась уникальная смесь социалистических устремлений с пессимистическими сомнениями. Мабли настаивал (вопреки Макиавелли), что те же моральные нормы, которые применяются к отдельным людям, должны применяться и к поведению государств, но он признавал, что для этого потребуется система международного права, имеющая обязательную силу. Подобно Вольтеру и Морелли, он был теистом без христианства, но считал, что мораль невозможно поддерживать без религии сверхъестественных наказаний и наград, поскольку
