следствием неуверенности; ему было трудно сказать "нет" человеку в лицо. Однако он умел смело встречать опасность, как на охоте или в Фонтенуа.
Достойный на публике, он был приятен и общителен со своими близкими друзьями, готовя для них кофе своими помазанными руками. Он соблюдал сложный этикет, установленный Людовиком XIV для королевских особ, но возмущался формализмом, который он накладывал на его жизнь. Часто он вставал раньше официального рычага и сам разводил огонь, чтобы не разбудить слуг; чаще он засиживался в постели до одиннадцати. Ночью, после того как его укладывал спать официальный кучер, он мог ускользнуть, чтобы насладиться своей любовницей или даже посетить инкогнито город Версаль. Он избегал искусственности двора с помощью охоты; в те дни, когда он не убегал в погоню, придворные говорили: "Король сегодня ничего не делает".73 Он знал о своих гончих больше, чем о своих министрах. Он считал, что его министры могут позаботиться о делах лучше, чем он сам; и когда его предупреждали, что Франция движется к банкротству и революции, он утешал себя мыслью, что "les choses, comme elles sont, dureront autant que moi" (дела, как они есть, будут жить до моего времени).74
В сексуальном плане он был чудовищем безнравственности. Мы можем простить ему любовницу, которую он взял, когда королева была подавлена его мужественностью; мы можем понять его увлечение Помпадур, его чувствительность к красоте, грации и яркой живости женщин; но мало что в королевской истории настолько презренно, как его серийный проход через девушек, приготовленных для его постели в Парке Серф. Приход Дю Барри стал, по сравнению с этим, возвращением к нормальной жизни.
VII. ДЮ БАРРИ
Она появилась на свет в деревне Вокулер в Шампани около 1743 года как Мари-Жанна Бекю, дочь мадемуазель Анны Бекю, которая, судя по всему, так и не раскрыла личность отца. Подобные тайны были довольно частым явлением в низших слоях общества. В 1748 году Анна переехала в Париж и стала поварихой у месье Дюмонсо, который устроил семилетнюю Жанну в монастырь Сент-Анн. Там милая девочка прожила девять лет и, судя по всему, небезуспешно; она сохранила приятные воспоминания об этом хорошо устроенном женском монастыре, получила образование в области чтения, письма и вышивания и на всю жизнь сохранила простую и беспрекословную набожность, а также благоговение перед монахинями и священниками; приют, который она дала преследуемым священникам во время революции, привел ее на гильотину.75
Выйдя из монастыря, она взяла фамилию нового приятеля своей матери, месье Рансона. Ее отправили к парикмахеру учиться его искусству, но оно включало в себя соблазнение, и Жанна, неотразимо красивая, не знала, как устоять. Мать передала ее мадам де Ла Гард в качестве компаньонки, но посетители мадам уделяли Жанне слишком много внимания, и вскоре она была уволена. Мельничный магазин, в котором она стала продавщицей, привлекал необычное количество мужчин-покровителей. Она стала содержанкой целой череды грабителей. В 1763 году она попала в руки Жана дю Барри, азартного игрока, который подбирал женщин для аристократических руэ. Под элегантным именем Жанна де Вобернье она пять лет служила этому своднику в качестве хозяйки на его вечеринках и добавила к своим прелестям некоторую утонченность. Дю Барри думал, что и он, как мадам Пуассон, нашел "лакомство для короля".
В 1766 году добрый король Станислас умер в Лотарингии, которая таким образом стала провинцией Франции. Его дочь, Мария Лещинская, скромная, благочестивая королева Франции, после его смерти быстро пришла в упадок, так как их взаимная любовь поддерживала ее в долгом рабстве у неверного мужа в чужой среде; и 24 июня 1768 года она скончалась, оплакиваемая даже королем. Он дал своим дочерям надежду, что больше не будет брать любовниц. Но в июле он увидел Жанну, которая случайно прогуливалась по Версальскому дворцу так же невинно, как двадцать четыре года назад Ла Помпадур прогуливалась по охотничьему парку в Сенаре.
Он был поражен ее сладострастной красотой, весельем и игривостью; вот кто мог снова развлечь его и согреть его холодное и меланхоличное сердце. Он послал за ней своего камердинера Лебеля; "граф" дю Барри с готовностью согласился расстаться с ней за королевское вознаграждение. Чтобы умиротворить внешность, Людовик настоял на том, чтобы у девушки был муж. Вскоре "граф" выдал ее замуж за своего брата Гийома, настоящего, но обедневшего графа дю Барри, которого привезли для этой цели из Левиньяка в Гаскони. Жанна попрощалась с ним сразу после церемонии (1 сентября 1768 года) и больше никогда его не видела. Гийому была назначена пенсия в размере пяти тысяч ливров. Он завел себе любовницу, увез ее в Левиньяк, прожил с ней там двадцать пять лет и женился на ней, узнав, что его жена была гильотинирована.
Жанна, получившая новое имя графиня дю Барри, тайно присоединилась к королю в Компьене, а затем открыто - в Фонтенбло. Герцог де Ришелье спросил Людовика, что он видит в этой новой игрушке. "Только то, - ответил его величество, - что она заставляет меня забыть о том, что скоро мне исполнится шестьдесят лет".76 Придворные были в ужасе. Они легко могли понять, что мужчине нужна любовница; но взять женщину, которую некоторые из них знали как проститутку, и возвысить ее над маркизами и герцогинями! Шуазель надеялся предложить свою сестру королю в качестве титулярной фрейлины; эта отвергнутая дама подтолкнула своего обычно осторожного брата к открытой враждебности к хорошенькой выскочке, и Ла Барри так и не простил его.
Новая хозяйка вскоре купалась в ливрах и драгоценных камнях. Король назначил ей пенсию в 1 300 000 франков и еще 150 000 в виде аннуитета, взимаемого с города Парижа и Бургундского государства. Ювелиры поспешили снабдить ее кольцами, ожерельями, браслетами, диадемами и другими сверкающими украшениями, за которые они выставили королю счет в 2 000 000 франков за четыре года. В общей сложности за эти четыре года она обошлась казне в 6 000 375 ливров.77 Жители Парижа, наслышанные о ее блеске, скорбели о том, что новая Помпадур пришла, чтобы поглотить их налоги.
22 апреля 1769 года, войдя в сиянии драгоценностей и под руку с Ришелье, она была официально представлена при дворе. Мужчины восхищались ее прелестями, женщины принимали ее так холодно, как только осмеливались. Она спокойно переносила эти оскорбления и умиротворяла некоторых придворных скромностью своего поведения и мелодичным смехом, которым она веселила короля. Даже к своим врагам (кроме Шуазеля) она не проявляла злобы; она добилась расположения, склонив его величество к более частым, чем прежде, помилованиям. Постепенно она
