Коллингс, "никто никогда не видел, чтобы он что-то писал, потому что он делал это в своей маленькой задней комнате по утрам. У него был такой распорядок: он завтракал, шел в свою маленькую заднюю комнату, садился там за стол и писал. Ему было совершенно не важно, что он пишет, он просто писал". Двенадцатилетняя девочка, которой мать периодически приказывала "отнести бедному мальчику что-нибудь наверх", помнила, как ждала на лестничной площадке с подносом в руках, пока бледнолицый обитатель комнаты положит ручку и откроет дверь. Значение воспоминаний Эсме об Оруэлле в его первую зиму в Англии заключается в том, что они написаны с точки зрения человека, находящегося далеко за пределами своего социального класса. В то же время она была достаточно проницательна, чтобы понять, что, хотя Оруэлл был выходцем из мира, полностью отличного от того, в котором жила она сама, он не был в нем как дома. Блеры, возможно, и были "высшим классом", а старый мистер Блэр - "джентльменом", но их сын казался "одиночкой", который, к тому же, был "не совсем в себе", одетый в ветхую одежду, дополненную трижды намотанным шарфом, который все еще спадал до колен. Другие зрители Саутволда диагностировали черную овцу, с позором вернувшуюся с Востока: большинство местных жителей сочувственно отнеслись бы к мнению Шарпа, что "Блэр-старший, должно быть, был в ужасе".
Оруэлл объявил своей семье, что намерен стать писателем. Неизвестно, как в возрасте двадцати четырех лет он задумался о литературе как о профессиональном призвании. И все же есть что-то странное, если не сказать практически самоизолирующее, в его первых шагах на пути к этой новой карьере. Вернувшись в Англию после почти пятилетнего отсутствия, он потратил определенное время на возобновление старых контактов. Встреча с Уиттомом произошла на предвыборном ужине в Старом Итоне, на котором собрался класс 1916 года. На нем должно было быть много ярких звезд - Даннройтер был недавно назначен в All Souls; Майнорс уже был стипендиатом Balliol, - присутствие которых должно было приуменьшить его собственные достижения. Он также снова общался с Аланом Клаттоном-Броком, Королевским стипендиатом из набора 1919 года, который впоследствии стал художественным критиком "Таймс". А осенью он отправился в Кембридж, чтобы навестить своего старого наставника, А. С. Ф. Гоу, который за два года до этого покинул Итон и стал стипендиатом Тринити. Этот вечер запомнился Оруэллу не столько советами, которые ему дали - Гоу ограничился указанием на некоторые недостатки литературной жизни, - сколько ужином за высоким столом Тринити, за которым он оказался рядом со своим великим героем, А. Э. Хаусманом, профессором латыни Кеннеди. Воссоединение с Гоу интригует в свете напряженных отношений, которые сложились между ними в Итоне, и в то же время выдает слабый намек на наивность. Гоу, хотя и обладал лучшими связями, чем многие бывшие ученики Итона, был доном классики в Кембридже и особенно интересовался трудами Феокрита. Что, по мнению Оруэлла, он мог ему рассказать и за какие ниточки потянуть?
Ирония заключается в том, что некоторые из мальчиков, которых Оруэлл знал или о которых знал в Итоне, уже были в процессе становления как писатели . Коннолли собирался дебютировать в качестве критика в газете New Statesman с длинной и претенциозной рецензией на семитомное собрание сочинений Лоренса Стерна и собирался опубликовать сборник стихов. Гарольд Актон уже был опубликованным поэтом. Генри Йорк под псевдонимом Генри Грин выпустил свой первый роман. Любой из этих близких современников мог дать ценный совет о наставниках, рынках и путях в профессию: почему же он не обратился к ним? Один из ответов кроется в абсолютном незнании Оруэллом литературного мира. Другой - в его привычной рассеянности: восстановить контакт с Коннолли означало бы, в какой бы ограниченной степени это ни было, стать частью мира и несколько экзотического круга Коннолли, сбросить кожу, с которой Оруэлл не хотел расставаться. Но третья причина связана с врожденной уверенностью в себе, решимостью делать все по-своему в сочетании с презрением - которое осталось с ним до конца жизни - к молодым литераторам на подхвате.
К счастью, в мире вежливой литературы был один молодой писатель, которого Оруэлл знал и чьими советами он мог воспользоваться. Это была Рут Питтер, старый друг семьи Блэров со времен "Молл Чемберс", автор "Первых стихов" (1920) и "Первых и вторых стихов" (1927), и именно ей он написал осенью 1927 года, спрашивая, может ли она найти ему комнату в Лондоне. Питтер, который помнил его еще школьником из Итона ("высокий молодой человек с волосами цвета сена и в коричневом твидовом костюме, сидящий за столом у окна и чистящий спортивное ружье"), сошелся с миссис Крейг, хозяйкой дома на Портобелло-роуд, W11. Оруэлл снял комнату с одной кроватью и с улицы под этим мысом смог стать свидетелем показательной стычки в классовой войне, когда обитатели дома вернулись домой и обнаружили, что их заперли. Окно наверху оставалось открытым, и очевидным решением было одолжить лестницу у соседей и проникнуть внутрь. Однако выяснилось, что миссис Крейг, бывшая горничная титулованной дамы, четырнадцать лет не разговаривала с соседями, и это "не помогло". Оруэлл и муж миссис Крейг были вынуждены проделать немалый путь пешком к родственникам Крейгов.
Есть ощущение, что в обрамлении воспоминаний Рут Питтер и различных других сохранившихся свидетельств Оруэлл начинает вырисовываться здесь так, как не вырисовываются подросток и полицейский из Бирмы. Он определенно был нездоров: племянница, присутствовавшая на корнуэльских каникулах, вспоминала, что его был прикован к постели в течение части времени; Питтер вспоминала, что во время пребывания в Ноттинг-Хилле у него "болела нога", которую нужно было лечить. Холодная погода, казалось, проникала в его кости, и он начинал рабочий день с того, что грел пальцы над свечой. Распространенные шляпы, привезенные из Бирмы, при ношении на улице привлекали толпы любопытных детей. Будучи на шесть лет старше Оруэлла и гораздо более умудренной житейским опытом, Питтер относилась к своему протеже где-то между привязанностью и раздражением. Ее забавляло, когда он заигрывал с миссис Сэдделл, гораздо более расфуфыренной хозяйкой района, которая приказывала ей "привести своего парня, я хочу его видеть", и стоически терпела обед, приготовленный тетей Нелли, которая жила неподалеку ("О, какой это был ужин") и предлагала приземленную французскую кухню, такую, какую можно было бы есть в Париже, "если бы человек был коренным парижанином и ужасно нуждался".
Дружба Оруэлла с Питтером стала достаточно тесной, и он получил приглашение остановиться в крошечном коттедже, принадлежавшем ее семье в лесу Хайно. То, что он
