доверял ее мнению, ясно из его решения показать ей некоторые из работ, над которыми он работал в спальне на Портобелло-роуд. Эксперимент не увенчался успехом. "Как корова с мушкетом", - сказала она. Там был ужасный рассказ, который начинался с предложения "В парке распустились крокусы". В другое время Питтер и ее компаньонка Кэтлин О'Хара развлекались тем, что исправляли неправильно написанные грубые слова в рукописях Оруэлла. Что касается того, что Оруэлл писал здесь, в Лондоне, в начале 1928 года, то к этому времени, вероятно, относятся некоторые из ранних пробных вариантов "Бирманских дней", а также сценарий и некоторые диалоги из неоконченной пьесы без названия. Этот семистраничный фрагмент, представляющий собой шаткую смесь реализма и высокопарной аллегории, открывается в "убогой и нищенской комнате", где мужчина по имени Фрэнсис Стоун в присутствии жены и спящего ребенка сидит, открывая счета, которые он не может оплатить. Из их разговора выясняется, что ребенок страдает от опасного для жизни заболевания позвоночника, "которое можно вылечить очень дорогой операцией". Стоун, человек чести, отбрасывает письмо, в котором ему предлагают написать рекламу за 50 фунтов стерлингов, сославшись на то, что этот товар - мошенничество, и предполагает, что его жена может собрать деньги на операцию, занявшись проституцией. Первая сцена заканчивается "звуком, подобным реву вод", вторая сцена знакомит нас с такими символическими персонажами, как ХРИСТИАНИН, ПОЭТ, ЖЕНА ПОЭТА и ТЮРЬМА, а затем возвращается к Камням и их поискам средств.
Несомненно, Оруэлл следовал по пути, который выбирают многие начинающие писатели, пересматривая свои влияния - серьезность материала Фрэнсиса Стоуна и суровость его моральных дилемм наводят на мысль о Шоу - прикладывал перо к бумаге и смотрел, что получится. Тем временем в его голове начала формироваться другая схема. Первый пробный шаг на пути, который пять лет спустя приведет его к первой опубликованной книге, был сделан зимой 1927-8 годов, когда, переодевшись в старую одежду в доме друга - возможно, это был Клаттон-Брок, который теперь жил в Лондоне со своей первой женой, - он отправился в Ист-Энд, выбрал обычный ночлежный дом на Лаймхаус-Козуэй и заплатил девять пенсов за ночь. Рассказ Оруэлла об умственном процессе, который отправил его в путешествие в рабочий класс Лондона, был изложен почти десять лет спустя во второй половине книги "Дорога на Уиган Пирс" (1937). Как и многие другие объяснения прошлых событий, оно покрыто ретроспективной уверенностью. По словам Оруэлла, когда он приехал домой в отпуск, он "уже наполовину решил бросить работу, и один запах английского воздуха решил это". Но дело было не только в том, что он хотел вырваться из удушающей рутины раджа; вернувшийся из Бирмы полицейский также был скован удушающим грузом вины. В течение пяти лет я был частью деспотического режима, и это оставило меня с нечистой совестью". Его ненависть к угнетению была настолько сильна, что он хотел погрузиться в себя, "оказаться среди угнетенных, быть одним из них и на их стороне против тиранов".
Именно таким образом, продолжает Оруэлл, его мысли обратились к английскому рабочему классу, социальной демографии, о которой, как он осторожно напоминает нам, он ничего не знал. Хотя он не знал и не интересовался социализмом или экономической теорией, он хотел объединиться с "низшими из низших", найти способ полностью выйти из респектабельного мира, зарыться в неизведанные слои, находящиеся далеко за пределами чувств среднего класса, и, как мог бы выразиться Э. М. Форстер, "соединиться". Неудивительно, что его описание того, как он претворяет этот план в жизнь, столь же драматично. Здесь и приступ нервозности перед дверью ночлежки ("Боже, как мне пришлось набраться храбрости, прежде чем я вошел!'); намеренное нагнетание атмосферы ("войти в темный подъезд этой обычной ночлежки показалось мне похожим на спуск в какое-то страшное подземное место - канализацию, полную крыс, например"); внезапное погружение в "хмурую, освещенную огнем кухню", где стивидоры, штурманы и моряки играют в карты; и, когда пьяный стивидор налетает на него, мгновенная угроза. Наконец, интервент и жилец неожиданно объединяются, когда стивидор падает на грудь Оруэлла и со слезами на глазах приглашает его "выпить чашечку чая, приятель!". Подбирая слова с особой тщательностью, Оруэлл отмечает, что предложение чашки чая - это "своего рода крещение". Это чрезвычайно мощное прозаическое произведение, идеологически заряженное, как и все, что когда-либо писал Оруэлл, и все же, как и в случае с большинством символических инцидентов его становления, над ним витает слабый аромат режиссуры, мысль о том, что Оруэлл вспоминает свою прошлую жизнь в терминах, которые подтверждают его нынешние убеждения и существование. В контексте литературных 1920-х годов мотивы, побудившие Оруэлла отправиться в Лаймхаус - "уехать в свою страну", как однажды выразился В. С. Притчетт, - могут показаться гораздо менее драматичными, такими же обычными, как и те, что побудили двадцатичетырехлетнего Коннолли медитировать над томом своих дневников или двадцатилетнего Йорка опубликовать экспериментальный роман о человеке, потерявшем зрение.
Решение Оруэлла искать "низших из низших", которых он определяет как "бродяг, нищих, преступников, проституток", было принято в то время, когда несколько различных направлений английской литературы последних сорока лет начали сближаться. Начнем с того, что увлечение лондонскими низами восходило к романам Джорджа Гиссинга и Артура Моррисона о трущобах поздневикторианской эпохи - даже раньше, если считать такие произведения, как "London Labour and the London Poor" Генри Мейхью, первые записи которого были составлены в 1840-х годах - и впоследствии поддерживалось такими репортажами из Ист-Энда, как "Люди бездны" Джека Лондона (1903); Интересно, что Оруэлл упоминает эту книгу в "Дороге на Уиган Пирс" как часть своего позднего подросткового чтения, книгу, которая, по его словам, позволила ему "мучиться" над страданиями рабочего класса на безопасном расстоянии. К этому можно добавить гораздо более широкое и преимущественно послевоенное стремление покинуть тесный пригород или тесную столичную гостиную и исследовать мир и людей, которые лежат за его пределами. Это была эпоха честертоновского "Английского пьяницы" и "Английской дороги", книги Х. В. Мортона "В поисках Англии" (1927) и "Нежное искусство бродяжничества" Стивена Грэма - значительного бестселлера за год до возвращения Оруэлла из Бирмы.
Не все эти книги были особенно благосклонны к низкому образу жизни. При всей многообещаемости названия, "Нежное искусство бродяжничества" оказывается в основном о походах и содержит несколько резких слов в адрес добросовестных бродяг ("Хотя среди них есть много очень странных и интересных исключений, в целом они не являются очень уважаемыми людьми, а их образ жизни не является красивым или достойным изучения. В своих скитаниях они мало чему учатся, кроме того, как
