class="p">Вторая женщина сказала:
— Знаете, когда так прикрывают тело, это что-то личное: они выказывают стыд.
В разговор влилась Присцилла Мэнсио, сказав:
— Это чудо, что она выжила.
Иэн, учитель английского, сказал:
— А как вам этот язык глухонемых? На камере наблюдения? Она сидит там и типа называет по буквам имя этого чувака. То есть… она знает, что умрет, и у нее хватает сообразительности?
Юристка сказала:
— Это всегда муж.
— Округ Колумбия такой, — сказал мистер Левин. — Для них интерны что есть, что нет.
— А дети! Мне интересно, что будет с детьми.
— А у меня мать из головы не идет. Она выгоняет дочь из дома, а там этот чертов хищник — откуда ей было знать? Мир обычно безопасен. Нельзя забывать об этом.
— Те пленки ВХС пролежали под полом сколько — двадцать лет?
Присцилла Мэнсио сказала:
— Я просто не понимаю, как подружка согласилась на это. Она не лучше, чем он, если хотите знать мое мнение.
— Голливуд есть Голливуд, — сказал мистер Левин. — Ради денег все прикроют. Ну, вам-то, Боди, это известно. Вы следите за этим делом?
Я не нашлась что ответить. Баскетбольные болельщики шумели все громче, и тут появился кто-то — невероятно — с подносом пудингов, и нам пришлось расчистить стойку.
Затем выяснилось, что вторая женщина — не жена преподавателя, а сама преподает историю искусств. Не сдержавшись, я сказала:
— Вы видели эту вещь про Джерома Уэйджера?
— Про кого? — сказала она.
— Того, который сделал фреску с Обамой в Западном Голливуде, которого…
— А! — сказала она. — Точно! Я его обожаю. Погодите, а что с ним?
— Ничего.
Отлегло. Есть «Твиттер», а есть реальный мир.
Мистер Левин сказал:
— Кто приготовил сырный соус пименто? Это изумительно.
Я согласилась. Мне нужно было отойти от него подальше, чтобы рука сама не тянулась.
Телефанаты разразились криками. Какой-нибудь победный бросок, который теперь будут проигрывать снова и снова.
Дэна Рэмос спросила меня, кто смотрит за моими детьми в мое отсутствие.
Присцилла настойчиво вклинивалась в любой разговор, в котором я принимала участие, и в конце концов зажала меня в углу возле раковины. Положив руку мне на плечо, она сказала:
— Должна спросить у тебя кое-что.
Я подумала, что предпочла бы пообщаться с ее бульдожкой. Она сказала:
— Ты вернулась только ради этого?
— Ради вечеринки?
— Ради… затеи твоей ученицы, затеи с Талией Кит.
Меня бросило в жар, в холод, в жар. Именно этого я с самого начала и боялась.
— Боже, нет. Я приехала, потому что меня попросили. У учеников своих идей хватает.
Она сказала:
— Я поддерживаю отношения с Китами.
И рассказала мне какую-то бессвязную историю о «зимнем жилье» Китов во Флориде, о том, как она выпекала клюквенный хлеб с Кэролайн Кит.
— Так или иначе, — сказала она, — это станет для них таким потрясением. — Она сделала паузу и наклонилась, чтобы взглянуть мне в глаза. — Потрясением с большой буквы, если кто-то выпустит очередную хрень об этом.
Я попыталась рассмеяться.
— Подкаст Бритт только для класса. Мы как-то не рассчитываем на национальный прокат.
Я поймала взгляд Фрэн с другого края кухни и постаралась показать одними бровями, что мне нужна помощь.
— Но у тебя есть голос, — сказала Присцилла. — У тебя большая аудитория. Надеюсь, ты это сознаешь и получаешь удовольствие. Но, Боди, тебе надо думать. Надо учитывать, кто может пострадать.
— Не понимаю, как от этого кто-то может пострадать, — сказала я. Хотя следовало признать, что семьи жертв, как правило, не ценят, когда кто-то сует нос в уже закрытое дело. Это я усвоила.
Фрэн пыталась прорваться ко мне, но не могла обойти компанию, суетившуюся с мультиваркой, полной фрикаделек.
— У меня возникло впечатление, когда она брала у меня интервью, что Бритт пытается сказать, что в тюрьме не тот человек. Знаешь эти истории о каком-то типе, живущем в лесу, или это был какой-то сатанизм. Такие полеты фантазии.
— Не знаю, — соврала я.
— И я думаю о вреде. Сколько боли это причинит Майрону и Кэролайн. Бывает, дело снова открывают и повторяют весь судебный процесс. Или выпускают заключенного — и что тогда?
— Добиться отмены обвинительных приговоров крайне трудно, — сказала я. — Если Омара Эванса и освободят, для этого нужна очень веская причина. И вряд ли ей сможет стать школьный проект.
Мне захотелось быть пьяной, захотелось выпасть из реальности, захотелось ничего не помнить наутро и гадать, что обо мне подумают люди.
— Что ж, и он получил по заслугам. Он был чудовищем. Забрать… оборвать жизнь такой юной, такой многообещающей девушки. Надо спросить себя, зачем он изначально искал такую работу. Знаешь, — сказала она, снова кладя руку мне на плечо, — все это было так давно. Кажется, что вчера, а потом я вспоминаю, какой молодой была. Это было другое тысячелетие. Для нынешних ребят это история.
С этим я могла согласиться. Я кивнула, и наконец рядом возникла Фрэн. Присцилла сказала:
— Я просто говорила Боди, что надо оставить прошлое в прошлом.
Фрэн, дай ей бог здоровья, сказала нам, что на кофейном столике появились кексы. А затем указала на диванчик в углу, на котором Оливер общался с Эмбер, той самой молодой учительницей латыни, которая отвозила нас по домам вчера вечером. Они словно отыгрывали роли идеальной парочки умилительных очкариков. Фрэн сказала:
— Весь вечер придвигаются все ближе. Час уже сидят.
#4: Пуджа Шарма
Как такое вообще возможно?
Пуджа ждет Талию за кулисами во время выхода на поклон, спрашивает, могут ли они поговорить. Она ненавидит свой ноющий голос. Ненавидит, что, когда пришла за кулисы в первом действии, Талия заметила ее и с недовольным видом произнесла что-то одними губами. Талия говорит, у нее найдется секунда, но потом она идет на матрасную вечеринку для актеров. Только для актеров. Но Пуджа знает, что там будут не только актеры. Робби и Рэйчел говорили об этом в антракте. Талии следовало бы пригласить ее. Разве не дольше всех она с Талией дружит? А теперь Талия относится к ней как к бедной родственнице.
Они идут в темноте, Пуджа спрашивает, чем она обидела ее, Талия говорит: «Мне просто некогда!» Пуджа пытается предупредить Талию, что те, другие девушки ей не подруги, что они говорят о ней за глаза. Талия только смеется. Они заходят за спортзал, а Пуджа знает, как открыть заднюю дверь в бассейн. Она показывает это Талии, и они стоят там в темноте, в теплом влажном воздухе. Пуджа говорит: «Нам нужно искупаться ночью. Это традиция у старшекурсниц».
«Не в моей одежде», — говорит Талия, затем снимает рюкзак, раздевается и надевает свободный купальник, великоватый для ее худой фигурки. Она ныряет со стартовой тумбы, далеко и грациозно, и вода забрызгивает джинсы Пуджи. Талия встает, убирая с глаз мокрые волосы.
У Пуджи нет купальника, но она раздевается до трусов и прыгает в воду солдатиком. Хлорка попадает ей в нос, щиплет лицо.
Талия говорит: «Просто наберись терпения, и в колледже ты сможешь завести настоящих друзей. Кого-то, с кем у тебя типа больше общего».
Пуджу бросает в жар, руки колет, и она внезапно отвешивает Талии пощечину.
«Господи! — говорит Талия и касается щеки. — Вот почему люди тебя сторонятся! Ясно? Ясно теперь?»
Пудже нужно стереть то, что
