декоративные мотивы во многих случаях идентичны или безошибочно связаны с месопотамскими изделиями.80 Среди этих раннеегипетских останков есть небольшие фигурки богини явно азиатского происхождения. В то время, когда египетская цивилизация, по-видимому, только зарождалась, художники Ура делали статуи и рельефы, стиль и традиции которых свидетельствуют о древности этих искусств в Шумере.81*
Египет вполне мог позволить себе признать приоритет Шумерии. Ибо, что бы ни заимствовал Нил у Тигра и Евфрата, вскоре он превратился в цивилизацию, специфически и неповторимо свою собственную; одну из самых богатых и великих, одну из самых могущественных и в то же время одну из самых изящных культур в истории. На ее фоне Шумерия была лишь грубым началом, и даже Греция или Рим не смогли бы ее превзойти.
ГЛАВА VIII. Египет
I. ДАР НИЛА
1. В дельте
Александрия - Нил - Пирамиды - Сфинкс
Это идеальная гавань. За пределами длинного волнореза волны неровно перекатываются друг через друга, внутри же море - серебряное зеркало. Там, на маленьком острове Фарос, когда Египет был очень древним, Сострат построил свой великий маяк из белого мрамора, высотой в пятьсот футов, как маяк для всех древних мореплавателей Средиземноморья и как одно из семи чудес света. Время и ворчливые воды смыли его, но на его месте появился новый маяк, который ведет пароход через скалы к причалам Александрии. Здесь удивительный мальчик-государственник Александр основал тонкую, полиглотичную метрополию, которой предстояло унаследовать культуру Египта, Палестины и Греции. В этой гавани Цезарь без радости принял отрубленную голову Помпея.
Пока поезд скользит по городу, перед глазами мелькают немощеные переулки и улицы, пляшущие в воздухе волны жары, обнаженные до пояса рабочие, чернобородые женщины, тяжело несущие ношу, белокожие мусульмане в тюрбанах с царственным достоинством, а вдали - просторные площади и сияющие дворцы, возможно, такие же прекрасные, как те, что построили Птолемеи, когда Александрия была местом встречи всего мира. Потом вдруг открытая местность, и город исчезает на горизонте плодородной Дельты - зеленого треугольника, который на карте выглядит как листья высокой пальмы, держащейся на стройном стебле Нила.
Когда-то, несомненно, эта дельта была заливом; терпеливый широкий поток заполнял ее, слишком медленно, чтобы его можно было заметить, обломками, унесенными за тысячу миль;* Теперь в этом маленьком уголке грязи, окруженном многочисленными устьями реки, шесть миллионов крестьян выращивают достаточно хлопка, чтобы экспортировать его на сто миллионов долларов в год. Здесь, яркая и спокойная под палящим солнцем, окаймленная стройными пальмами и травянистыми берегами, протекает самая знаменитая из всех рек. Мы не видим ни пустыни, которая лежит так близко за ней, ни огромных пустых вади - речных русел - где когда-то протекали ее плодородные притоки; мы еще не осознаем, насколько шатко узок этот Египет, целиком принадлежащий реке и зажатый по обе стороны враждебными, смещающимися песками.
Теперь поезд проходит среди аллювиальной равнины. Земля наполовину покрыта водой и повсюду пересечена оросительными каналами. В канавах и на полях черные феллахины* трудятся, не зная никакой одежды, кроме набедренной повязки. Река пережила одно из своих ежегодных наводнений, которые начинаются в день летнего солнцестояния и длятся сто дней; благодаря этому разливу пустыня стала плодородной, и Египет расцвел, по выражению Геродота, как "дар Нила". Понятно, почему цивилизация нашла здесь один из самых ранних своих домов; нигде больше не было реки, столь щедрой на орошение и столь контролируемой в своем подъеме; только Месопотамия могла соперничать с ней. Тысячи лет крестьяне с тревогой наблюдали за ее подъемом; и по сей день каждое утро на улицах Каира глашатаи возвещают о ее продвижении.2 Так прошлое, со спокойной непрерывностью реки, течет в будущее, слегка касаясь настоящего на своем пути. Только историки делают разделения; время не делает этого.
Но за каждый дар нужно платить, и крестьянин, хотя и ценил поднимающиеся воды, знал, что без контроля они могут не только разорить, но и оросить его поля. Поэтому с незапамятных времен он строил эти канавы, пересекающие и перекрещивающие землю; он ловил излишки в каналы, а когда река спадала, поднимал воду ведрами, вращающимися на длинных шестах, и пел при этом песни, которые Нил слышал пять тысяч лет. Ибо как сейчас эти крестьяне, мрачные и несмешливые даже в своем пении, такими они были, по всей вероятности, на протяжении пятидесяти веков.3 Этому водоподъемному устройству столько же лет, сколько пирамидам; и миллион этих феллахинов, несмотря на завоевания арабского языка, все еще говорят на языке древних памятников.4
Здесь, в Дельте, в пятидесяти милях к юго-востоку от Александрии, находится город Наукратис, некогда наполненный трудолюбивыми и коварными греками; в тридцати милях дальше к востоку - город Саис, где в века, предшествовавшие персидским и греческим завоеваниям, исконная цивилизация Египта пережила свое последнее возрождение; а затем, в ста двадцати девяти милях к юго-востоку от Александрии, находится Каир. Красивый город, но не египетский; завоеватели-мусульмане основали его в 968 году н. э.; затем светлый дух Франции победил мрачного араба и построил здесь Париж в пустыне, экзотический и нереальный. Чтобы найти старый Египет у пирамид, нужно проехать через него на автомобиле или неспешном фиакре.
Какими маленькими они кажутся с длинной дороги, ведущей к ним; неужели мы проделали такой долгий путь, чтобы увидеть так мало? Но вот они увеличиваются, словно поднимаются в воздух; за поворотом дороги мы видим край пустыни, и вдруг перед нами предстают Пирамиды, голые и одинокие на песке, гигантские и угрюмые на фоне итальянского неба. Пестрая толпа снует вокруг их основания - крепкие деловые мужчины на мигающих ослах, более крепкие дамы, запряженные в повозки, юноши, скачущие верхом, молодые женщины, неловко сидящие на верблюжьих спинах, их шелковые колени блестят на солнце; и повсюду хваткие арабы. Мы стоим там, где стояли Цезарь и Наполеон, и помним, что пятьдесят веков смотрят на нас сверху вниз; что Отец истории появился за четыреста лет до Цезаря и слышал рассказы, которые должны были поразить Перикла. Перед нами открывается новая перспектива времени; два тысячелетия словно выпадают из картины, и Цезарь, Геродот и мы сами на мгновение выглядим современными перед этими гробницами, которые были для них более древними, чем греки для нас.
Неподалеку Сфинкс, наполовину лев, наполовину философ, мрачно когтит песок и неподвижно смотрит на преходящего посетителя и вечную равнину. Это дикий памятник, словно созданный для того, чтобы пугать старых развратников и заставлять детей рано уходить на пенсию. Тело льва переходит в человеческую голову с прогнатическими челюстями и жестокими глазами; цивилизация, построившая его (около 2990 г.
