пропадом. Око недреманное. Двадцать четыре на семь. Бессонный рыцарь без страха и упрёка: весь в броне и всегда наготове.
Другой, что в расслабоне, проснувшись, потягивается.
А что он? — он начинает день с ревизии доспехов. Вот шлем, вот рукавицы. Вот поножи, вот налокотники… Что на брюхо надевают?.. что-то надевают, он не помнит названия, какой позор. Так или иначе, каждая часть брони должна быть надёжно подогнана к соседним. Чтобы ни единой щёлочки.
Проснувшись, он проверяет каждое слово. Каждое утверждение. Каждый жест и каждую улыбку. Ищет зияние гибельных щелей. Не находит. Так весь день. Раздумывает, как поступить. Затем оценивает, верно ли поступил. Так до поздней ночи. Засыпая, проходится заново.
Каждый шаг. Каждый вчерашний и каждый будущий. И дальше, дальше. Пока тропа грядущего не скрывается в тумане неизвестности.
Такова его жизнь.
Он отвлекается от себя лишь на несколько секунд. Это происходит помимо воли: уже проснувшись, но ещё не придя в себя окончательно, он бормочет молитву.
Всякий во сне неминуемо теряется. Вот и он пропадает в иных пространствах. В неведомых мирах. Там страшно, там он может нечаянно стать собой и проговориться.
Он просыпается — ба-бах!.. ба-бах!.. Лопаются надувные шары чуждых вселенных. Голый, он пытается подняться на ноги, ворочаясь в куче их скользких обрывков. Кое-как встаёт, машинально смахивая липнущие ошмётки, ошеломлённо озирается, не понимая, как оказался на этой свалке.
Осознаёт реальность — или то, что ею кажется.
Обычно он испытывает облегчение, что удалось наконец выбраться.
Но подчас и сожаление, что пришлось вернуться.
В любом случае сразу после этого он бормочет свою молитву.
Молитва звучит без его сознательного участия. Словно спущенная пружина, она сама собой раскручивается в мозгу, оставляя на языке сладость и мятный холодок.
Она тороплива.
О ангелы, о ангелы!..
О ангелы, ангелы, спешит он за ней. О высшие существа, витающие надо мною, бормочет он.
О ангелы! — да, так и есть, я обращаюсь к вам. Вы несомненно существуете! Я не знаю ничего о том, что выше вас. Но вы-то определённо существуете, я в этом уверен.
Иначе не мог Саша Дымшиц говорить о вас с таким знанием дела. Ведь не стал бы он выдумывать на ходу? Тем более невероятно, что ему пришло бы в голову воспользоваться ненадёжными сведениями.
Нет, нет, Саша Дымшиц был не таков, Саша Дымшиц был солидный мужик. Можно вообразить, конечно, что иной бы нафантазировал и знай потом балаболил себе, знай дул в уши, не имея серьёзных доказательств.
Но только не Саша Дымшиц. Саша Дымшиц всегда говорил лишь то, в чём сам имел случай убедиться. Да — да, нет — нет. Саше Дымшицу можно было верить. Даже если дело касалось ангелов.
Следовательно, вы существуете. Следовательно, вы днём и ночью порхаете надо мной. Встревоженно заглядывая в лицо, вы следите за моей жизнью. Вы охраняете мой покой. Вы препятствуете совершению плохого. Вы поощряете к совершению хорошего!..
О ангелы, храните меня и впредь, бормочет Никанор.
Окончив молитву, он приступает к утреннему осмотру брони.
Бережёного Бог бережёт.
* * *
Ещё поворот, лес редеет, потом полосой остаётся в зеркалах, впереди поля, пустыри, полтора километра почти прямого пути до цели.
Затормозив у шлагбаума, он бросает последний взгляд — и с облегчением отмечает, что на этих полутора километрах никого не видно. За ним никто не следует. Ни одной машины… Нет, вот одна всё же появляется. Накликал. Но это астаховский молоковоз. Астаховский молоковоз не в счёт, посредством астаховского молоковоза за ним следить не станут.
У него приметная машина. И номер приметный. Охранники его знают. Кто сегодня? Шлагбаум поднимается.
Никанор мог бы проехать. Но он не проезжает, он опускает стекло. А страж врат мог бы не выходить из будки. Однако страж врат всё же её покидает. Шагает к машине. Улыбается, поднося руку к козырьку своего форменного кепи. Серое кепи на армейский манер.
— Виктору Петровичу! — широко улыбаясь, говорит он.
Никанор здесь Виктор Петрович.
— Валентину Прохоровичу! — отвечает Никанор. — Как драгоценное?
— Вашими молитвами, — кивает Валентин Прохорович. — Пока держимся.
— Отлично, — ответно кивает Никанор. — Ну вот, чтоб и дальше не шаталось…
Он протягивает две пачки «Явы». Валентин Прохорович курит исключительно «Яву». Что тут сказать. Бывают и более причудливые предпочтения.
— О! — восклицает Валентин Прохорович, разглядывая сигареты, словно впервые такие видит. — Спасибо!
— Ну или для поправки, если уже пошатнулось…
— Да пока вроде…
— Ладно. Здоровья, Валентин Прохорович.
— И вам не хворать, Виктор Петрович.
Улыбаясь и одновременно хмурясь, Валентин Прохорович по-заячьи поднимает руку: типа можете на меня положиться.
Никанор ответно выставляет в окно сжатый кулак: типа но пасаран.
* * *
Он возвращался со встречи с Кирилловым. Потрепались на славу. Но зря он надеялся, что сможет перехватить у Кириллова серьёзных денег.
Он знал его по университету. Кириллов занимался классным делом: поставлял оборудование on-line контроля количества топлива в баках грузовиков. Золотое дно, конечно. Никанор тоже мог бы чем-нибудь в таком роде заниматься… ну что ж.
А Кириллову нравится. С таким воодушевлением толкует о своих поплавках, прямо не заткнуть.
А бабок нет. То есть к тому в итоге свелось. Типа и расширение прибыль жрёт, и куда ни сунься, всё кусается. И взятки. И на выборы ему намекают. И на месте он сидеть не может, ему масштаб подавай.
Никанор пошутил: похоже, дескать, Кириллов хочет, чтобы в баке каждого без изъятий грузовика, что колесит по матушке России, болтался именно его поплавок, — так Кириллов даже не улыбнулся. Даже, наоборот, нахмурился. Такие вот мы несчастные. С претензией на мировое господство.
В итоге кончилось пятнашкой. Просто смешно. Он рассчитывал на сотню. Сотня закрыла бы все дыры и позволила спокойно довести дело до конца. И он не просто так христарадничал. Двадцать процентов за полгода, неплохо ведь. Да, говорит, неплохо. Хорошие условия. Пятнашку могу. И то потому, что ты просишь. Другому бы не дал.
Вот так. Вот и он мог бы таким макаром. Бейся всю жизнь за копейку. Возись с утра до ночи с дурацкими счётчиками. Делай добро людям. Чтобы они дистанционно знали, сколько там их горючки в баках плещется.
Ладно. С паршивой овцы…
На всю операцию он зарядил сто пятьдесят кусков. Процесс затянулся, деньги истаивали быстрее, чем он рассчитывал.
Надо к кому-то ещё. К кому?
Завяз. Вечная история. Человек предполагает, а Бог располагает. Сколько ни учит жизнь, сколько ни тычет носом в дерьмо, а как ввязываешься заново в серьёзный бой и, если сразу башку не снесли, доползаешь до конца, так и понимаешь, что уровень начального оптимизма был избыточным.
Вот он — русский характер.
Главное — он не ожидал, что старик будет так мелочиться.
Прямо странно. Просто несолидно. Сказать кому — не поверит.
Всегда по прошествии времени начинает
